III. ТЕОРИЯ НЕСПЕЦИФИЧЕСКОГО ЗВЕНА АДАПТАЦИИ

"Мудрый входит в город сильных и ниспровергает
крепость, на которую они надеялись"
Книга притчей Соломоновых,
глава 21, притч 22.
3.1. Теория стресса Г. Селье.

Сегодня трудно сказать, кто явился основоположником представления о единстве организма и среды в которой оно существует, но уже со времен Ламарка и Дарвина, этот принцип единства рассматривался как нечто не подлежащее сомнению. Действительно, трудно даже представить возможность более или менее длительного существования любого организма без механизмов, обеспечивающих поддержание постоянства внутренней среды организма, так как любое значительное и продолжительное нарушение его чревато угрозой для здоровья и жизни организма [М. Г. Дурмишьян, 1960].

Тем не менее, этот принцип прочно вошел в физиологию и медицину прежде всего благодаря работам выдающегося французского физиолога C. Bernard (вторая половина прошлого столетия), существенно развившего представление о единстве организма и среды и выдвинувшего концепцию о постоянстве внутренней среды. При этом постоянство внтренней среды организма C. Bernard (1878) считал основным условием существования организма, или, по его словам, «условием свободной жизни», что подразумевало «такое совершенство организма, чтобы внешние перемены в каждое мгновение компенсировались и уравновешивались». Клод Бернар различая «космическую среду» и «внутреннюю среду» организма, говорил об их общности и взаимосвязи, подчеркивая при этом, что в силу переменного характера космической среды постоянство внутренней среды организма является непременным условием его существования [М. Г. Дурмишьян, 1960].

Следует упомянуть, что фактически в тот же период физиология обогатилась фундаментальным открытием И. М. Сеченовым (1863) центрального торможения. Возможно, отчасти именно этим открытием обусловлен последующий приоритет «нервистского» направления в физиологии, развиваемого прежде всего в работах русских и советских ученых И. П. Павлова, А. А. Ухтомского, Н. Е. Введенского, Л. А. Орбели, А. Д. Сперанского и др. Тем не менее, несмотря на такую приоритетную направленность, уже в работах этих авторов появляются идеи о наличии неких, присущих многим раздражителям свойств, стимулирующих защитно-приспособительные реакции организма. Так, И. П. Павлов (1900) писал: «...чрезвычайные раздражители, являющиеся в качестве болезнетворных причин, представляют собой специфические раздражители тех защитительных приборов организма, которые назначены для борьбы с соответствующими болезнетворными причинами. Мы думаем, что это представление должно быть обобщено на все случаи болезни, и в этом кроется общий механизм приспособления организма вообще при встрече с патогенными условиями, совершенно подобно тому, как нормальный, сочетанный и приспособленный ход жизни имеет в своем основании специфическое раздражение того или другого аппарата».

Не менее важными в понимании механизмов поддержания постоянства внутренней среды организма явились результаты классических исследований Л. А. Орбели (1935) об адаптационно-трофической функции симпатической нервной системы и исследования А. Д. Сперанского (1935). Благодаря этим исследованиям выявлена роль симпатической нервной системы в изменении функциональных свойств различных органов и систем, в том числе центральной нервной системы, в соответствии с потребностью в адаптации их к текущим задачам функционирования организма [М. Г. Дурмишьян, 1960].

Вместе с тем, положения о постоянстве внутренней среды организма Клода Бернара (1878) получили дальнейшее развитие уже лишь в работах W. В. Сannоn (1929, 1932) сформулировавшего принцип гомеостазиса и показавшего, что единство и постоянство внутренней среды организма поддерживаются цепью сложных и многообразных процессов, где важная, почти универсальная роль принадлежит функции симпатико-адреналовой системы. Предложенный им термин «гомеостаз» обозначает способность организма поддерживать постоянство своей внутренней среды (т. е. поддержание постоянного состава крови, лимфы, тканевых жидкостей, удержание на определенном уровне величин осмотического давления, общей концентрации электролитов и концентрации отдельных ионов, кислотно-основного состояния, содержания в крови питательных веществ, продуктов промежуточного и конечного обмена и др.). При этом согласно предложенной W. В. Сannоn (1929) концепции показатели гомеостаза даже при значительных изменениях условий внешней среды удерживаются на определенном уровне, отклонения от которого происходят в сравнительно небольших пределах. Гомеостатическое равновесие по W. В. Сannоn (1929, 1932) поддерживается механизмами автоматической саморегуляции, приобретенными живыми существами в результате совершенствования их приспособительной деятельности в процессе эволюции. Сам W. В. Сannоn (1932) в одной из своих монографий пишет о том, что тайна мудрости тела – в гомеостазе, достигаемом совершенной адаптационной деятельностью. Т. е. именно приспособительные реакции организма по мнению W. B. Cannon (1932) поддерживают относительное динамическое постоянство его внутренней среды. С этой точки зрения можно поставить знак равенства между понятиями «адаптация» («приспособление») и «защита», причем даже в тех случаях, когда адаптационная реакция содержит в себе элементы повреждения [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

Возвращаясь к вышеупомянутым К. Бернару, И. М. Сеченову, И. П. Павлову, А. А. Ухтомскому, Н. Е. Введенскому, А. Д. Сперанскому, В. Б. Кэннону и др., следует сказать, что именно работы этих и других авторов во многом и на многие годы предопределили неугасание интереса исследователей к проблемам адаптации и явились предвестниками появления господствующей и сегодня концепции общего адаптационного синдрома. Более того, по мнению X. Лагерлёф (1970) стрессовая реакция на угрожающие стимулы впервые была описана именно W. B. Cannon (1929). При этом стоит вспомнить, что еще в 1833 г. Beaumont наблюдал покраснение слизистой желудка во время эмоционального потрясения у одного из своих пациентов, имевших желудочную фистулу, связанную с травмой [обзор Х. Лагерлеф, 1970]. Сам Г. Селье (1960) пишет в своей книге: «Еще в 1842 г. английский врач Томас Керлинг описал острые желудочно-кишечные изъязвления у больных с обширными ожогами кожи. В 1867 г. венский хирург Альберт Бильрот сообщил о таких же явлениях после больших хирургических вмешательств, осложненных инфекцией. Однако в то время не было видимой причины связывать эти поражения с изменениями других органов, которые сегодня мы считаем частью синдрома стресса. Такие изменения наблюдали в парижском Пастеровском институте Пьер Ру и Александр Йерсен у зараженных дифтерией морских свинок: надпочечники у них зачастую увеличиваются, набухают кровью и кровоточат. Все эти врачи не знали даже о работах друг друга».

Тем не менее, началом «эры общего адаптационного синдрома» (стресса) принято считать появление в 1936 г. в журнале «Nature» краткой, состоящей всего лишь из 74 строк заметки канадского исследователя H. Selye под заглавием: «Syndrome produced by Diverse Nocuous Agents» («Синдром, вызываемый разными повреждающими агентами»). В данной статье автор, основываясь на результатах экспериментов, произведенных им на крысах, сообщает об отмеченных им общих для всех случаев неспецифических изменениях во внутренних органах и анатомо-физиологических системах лабораторных животных, происходящих в ответ на действия различных по специфике экстремальных факторов (холод; хирургическое повреждение; предельные физические нагрузки; интоксикация сублетальными дозами различных препаратов - адреналин, атропин, морфин, формальдегид; и др.). Причем возникающий при действии всех этих факторов неспецифический синдром характеризуется прежде всего «классической» триадой симптомов (значительное увеличение коркового слоя надпочечников с исчезновением секреторных гранул из корковых клеток и усиленной митотической пролиферацией, особенно в пучковой зоне; острая инволюцию тимико-лимфатического аппарата; появление кровоточащих язв в желудке и двенадцатиперстной кишке), наличие и выраженность которых никоим образом не зависят от природы (специфических качеств) повреждающего агента.

Действительно трудно представить, что приспособительные реакции организма к поистине бесконечному числу действующих факторов могут быть представлены только их качественными характеристиками. Организм не способен развивать бесконечно разнообразные по качеству реакции, «существует известный предел в способности тканей, органов и систем развивать многообразные по характеру реакции в ответ на действие бесконечно различных факторов среды» [М. Г. Дурмишьян, 1960]. В соответствии с этим мнением, в случае существования только «качественных» ответов на специфические свойства действующих факторов организм должен отвечать столь же бесконечным числом приспособительных (защитных) реакций, но что самое главное - практически невозможным становится соблюдение принципа «существенности» или «несущественности» для организма действия того или иного фактора и произошедших вне или внутри него изменений [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1975, 1978, 1980], что исключает всякую возможность «отбора» исключительно «существенных» факторов. Очевидно, должны существовать некие неспецифические, общие для всех действующих на организм факторов характеристики, отражающие, прежде всего, их количественные параметры и, на основании этих параметров, позволяющие организму автоматически (с целью нормализации происходящих в результате воздействий гомеостатических сдвигов) производить «отбор» наиболее «существенных» для него в данный момент средовых изменений. Именно неспецифическую часть «существенных» для организма изменений в ответ на действие экстремальных факторов наблюдал Г. Селье в своих ранних и последующих экспериментах [H. Selye, 1936].

Открытый H. Selye (1936) неспецифический ответ организма был назван им общим адаптационным синдромом. Г. Селье (1960) пишет: «Мы назвали этот синдром «общим» потому, что он вызывается лишь теми агентами, которые приводят к общему состоянию стресса … и в свою очередь вызывают генерализованное. т. е. системное защитное явление. Мы назвали его «адаптационным» потому, что он способствует приобретению состояния привычки и поддерживает это состояние. Мы назвали его «синдромом» потому, что его отдельные проявления координированы и даже отчасти взаимозависимы».

Дальнейшее изучение открытого синдрома, позднее получившего название «стресс-синдром» или просто «стресс», показало, что реакция организма на действие экстремальных факторов протекает стадийно [H. Selye, 1950, 1952, 1956, 1961, 1963; Г. Селье, 1960]. Г. Селье (1960) выделено три стадии развертывания стресс-синдрома:

1) реакцию тревоги (alarm reaction);

2) стадию резистентности (stage of resistence);

3) стадию истощения (stage of exhaustion).

Первая стадия стресса – стадия тревоги (реакция тревоги, alarm reaction) развивается через 6 часов после воздействия стрессора и длится 24-48 часов. По Г. Селье (1960) эта стадия характеризуется уменьшением размеров тимуса, наличием кровоизлияний и язв в слизистой оболочке желудочно-кишечного тракта, лекоцитопенией и анэозинофилией крови. Кроме того, в этой стадии повышена секреция адренокортикотропного гормона (АКТГ) гипофиза, соответственно, приводящая к повышению секреции глюкокортикоидных гормонов коры надпочечников и угнетены секреция минералкортикоидных гормонов и деятельность щитовидной и половых желез. Данные об увеличении секреции в стадии тревоги стресса АКТГ и глюкокортикоидов в большинстве случаев подтверждаются результатами исследования отечественных ученых [И. А. Михайлова, 1960; И. Д. Гервазиева, 1963; О. А. Карнович, 1963; Б. А. Сааков, С. А. Еремина, Э. С. Гульянц, 1967; П. Д. Горизонтов, Т. Н. Протасова, 1968; П. Д. Горизонтов, 1969; С. А. Еремина, 1973; и др.]. Для реакции тревоги характерно сгущение крови, гипохлоремия и общин тканевый катаболизм [Г. Селье, 1960].

Во второй стадии – стадии резистентности (stage of resistence) обязательно возникающей после реакции тревоги (если объект подвергшийся действию стрессора не погибает) спустя 24-48 часов после экстремального воздействия повышена неспецифическая резистентность организма к вредным воздействиям [Г. Селье, 1960]. В авторских работах нам не удалось найти подробного описания состояния желез, органов и тканей в этой стадии. Отмечено лишь, что для стадии резистентности характерна некоторая нормализация деятельности желез внутренней секреции и тимико-лимфатической системы. И кроме того в этой стадии резистентности наблюдается разжижение крови, гиперхлоремия и анаболизм с восстановлением нормального веса тела.

Согласно данным Г. Селье (1960) в случае продолжения действия на организм стрессора стадия резистентности переходит в стадию истощения (stage of exhaustion) или к повторному угнетению защитных сил организма. При этом характер деятельности эндокринных желез очень близок к тому что наблюдается в стадии тревоги: глюкокортикоиды преобладают над минералкортикоидами, снижена активность щитовидной железы и половых желез, угнетена тимико-лимфатическая система. Вместе с тем, если в стадии тревоги (реакции тревоги) на всем ее протяжении отмечено резкое повышение секреции АКТГ и глюкокортикоидов (на фоне «расцвета» коры надпочечников – по Г. Селье, 1960), то в ходе протекания стадии истощения секреция этих гормонов постепенно снижается до отрицательных по отношению к норме величин.

При достаточной силе стрессора уже реакция тревоги может закончиться гибелью организма. Хотя скорее здесь следует думать об обвальном протекании в кратчайшие сроки всех трех стадий стресса в ответ на превышение летального уровня силы воздействия. Но если уровень силы воздействия оказался меньше летального, то наступает стадия резистентности, которая в случае продолжающегося действия стрессорного раздражителя не может длиться неопределенно долго и перерастает в фазу истощения.

Очевидно именно стадийность изменений (точнее наличие стадии резистентности) при стрессе навела Г. Селье на мысль о роли стресса в адаптационных процессах организма. В свете концепции W. В. Сannоn (1929, 1932) о гомеостазе открытие H. Selye (1936) неспецифического адаптационного синдрома приобретало достаточные основания для существования.

Поставленная Г. Селье (1952) задача поиска «первого медиатора стресса», похоже, действительно имеет единственное решение. По мнению М. Г. Дурмишьяна (1960) «действие стрессора несомненно воспринимается нервно-рецепторными приборами, этими периферическими окончаниями афферентных путей, что можно установить и осциллографически. Возникающее при этом нервное возбуждение распространяется в краниальном направлении по хорошо известным афферентным путям и достигает не только корковых центров, но по обширным коллатеральным ответвлениям и ретикулярной формации ствола мозга [Н. Т. Сhang, 1957]. К ретикулярной же формации подходят центробежные пути из корковых полей, чем обеспечивается возможность влияния на эту формацию эмоционального, психического стресса». Того же мнения придерживался H. W. Magoun (1960), считавший, что действие стрессорных раздражителен стимулирует гипоталамо-гипофизарную активность и выработку адренокортикотропного гормона именно путем возбуждения ретикулярной формации. Более того, по мнению того же М. Г. Дурмишьяна (1960) стрессорные раздражители стимулируют деятельность мозгового слоя надпочечников рефлекторным путем (что может происходить и за счет одних лишь спинальных центров – т. е. по рефлекторной дуге ), вследствие чего в крови увеличивается количество циркулирующего адреналина. Известно, что через некоторую долю секунды после коллатеральных возбуждений специфических афферентных путей ретикулярная формация получает через кровь мощное и длительное возбуждение гуморального характера, главным образом за счет адреналина (P. Dell, 1958). При этом адреналин активирует деятельность ретикулярной формации не только своим непосредственным влиянием на ретикулярную формацию, но и посредством действия на хеморецепторы рефлексогенных зон аорты и каротид [Р. Dеll, М. Воnvоllet, A. Hugеlin, 1954]. Активация деятельности ретикулярной формации в свою очередь вызывает через гипоталамус усиление секреторной функции передней доли гипофиза [Е. Andеrsоn, R. W. Bates, Е. Hawthorn, W. Haymaker, К. Кnоwllоn, D. Blасk Riосh, W. Т. Sреnсе, H. Wilsоn, 1957]. Доказана возможность усиления функции надпочечников с использованием метода раздражения гипоталамической области электрическим током [R. W. Porter, 1953]. Высказано мнение, что неспецифическими свойствами обладает не только ретикулярная формация, но и более широкий круг образований головного мозга [Т. С. Наумова, 1963]. При этом ретикулярная формация является лишь местом наибольшей концентрации неспецифических образований.

Таким образом возбуждения от стрессорных воздействий через коллатерали афферентных путей передаются на ретикулярную формацию, гипоталамус, который регулирует секрецию гормонов гипофиза и играет важную роль в поддержании постоянства внутренней среды [О. Sаgеr, 1960]. Этому созвучно и мнение Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) и других исследователей [Б. В. Алешин, 1960, 1971; А. В. Тонких, 1968; и др.], считающих, что автоматическая регуляция постоянства внутренней среды организма осуществляется при участии гипоталамуса, являющегося центром интеграции вегетативного отдела нервной и эндокринной «систем» – основных исполнительных звеньев, реализующих влияние ЦНС на внутреннюю среду организма. Все это позволяет считать, что неспецифические реакции организма в ответ на стрессорные воздействия реализуются нейрогуморальным путем с задействованием гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковой «системы».

Благодаря исследованиям еще конца XIX и начала и первой половины XX столетия стало известно, что разрушение гипофиза у собак [G. Ascoli, T. Legnani, 1912] или удаление его у крыс [Ph. E. Smith, J. В. Graeser, 1924] приводит к атрофии коркового слоя надпочечников. Доказано, что гипофизэктомия ведет к резкому угнетению функции коры надпочечников [G. Sayers, M. A. Sауers, E. G. Fry, A. White, C. N. H. Long. 1944]. Наоборот, инъекция экстракта из передней доли гипофиза вызывает гипертрофию коры надпочечников [H. M. Evans, 1826; R. C. Moehlig, 1924]. В связи с этим, и в свете данных полученных Г. Селье (1960), принято считать, что адренокортикотропный гормон является единственным стимулятором и регулятором деятельности коры надпочечников. «Сегодня каждый знает, что стрессоры влияют на корковый слой надпочечников посредством выделения адренокортикотропного гормона. Это безусловно один из наиболее убедительно доказанных фактов и наиболее определенное звено в цепи совершающихся при стрессе событий. В самом деле, этот факт в настоящее время является настолько очевидным, что какое бы то ни было обсуждение его может показаться излишним» [Г. Селье, 1960].

Вместе с тем, нет основания считать, что в организме кора надпочечников изолирована и не подвержена каким-либо другим влияниям, кроме влияния одного из гормонов передней доли гипофиза. Существуют данные о том, что «спустя 2-3 недели после полного удаления гипофиза кора надпочечников развивает отчетливую, хотя и менее интенсивную реакцию в ответ на действие травмы и малых активностей радиоактивных изотопов» [М. Г. Дурмишьян, 1960], которые наводят на мысль о существовании иного (помимо гипофизарного и пара-гипофизарного) механизма действия чрезвычайных раздражителей на кору надпочечников.

Г. Селье (1960) особо отмечает роль общего адаптационного синдрома в формировании уровня резистентности организма. Он предполагает, что «аларм-реакция оказывает свое противовоспалительное действие через выделение кортикоидов» [Г. Селье, 1960]. Вместе с тем, им самим [H. Selye, 1950, 1952, 1956] и другими исследователями [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.], в частности, в опытах по изучению перекрестной резистентности организма к воздействиям различных «стрессоров» получена достаточно разноречивая информация, не получившая должного объяснения с точки зрения теории стресса. Так, согласно данным Г. Селье (1960), вторая стадия стресса в большинстве случаев характеризуется повышением резистентности к действию других стрессоров, хотя возможно и ее снижение. С другой стороны, эксперименты показали, что передозировка экзогенного адренокортикотропного гормона воспроизводящая основные признаки общего адаптационного синдрома - активацию коркового слоя надпочечников, инволюцию тимико-лимфатического аппарата, эозинопению - угнетает при этом способность организма к воспалительным реакциям и его резистентность к различным микробам [Г. Селье, 1960; М. Г. Дурмишьян, 1960].

Практически во всех случаях обращает на себя внимание смешение «в устах» Г. Селье (1960) и других авторов [М. Г. Дурмишьян, 1960; Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988] внутреннего содержания понятий «резистентность» и «сенситивность» («чувствительность»). Резистентность – устойчивость организма к внешним воздействиям (резистентность организма – «его устойчивость против различных болезнетворных воздействий" – по А. Д. Адо, В. В. Новицкому, 1994) несомненно должна характеризоваться прежде всего последующим снижением выраженности реакций на эти воздействия. Сенситивность – отражает чувствительность (или ее уровень) организма к каким-либо воздействиям. Эти два понятия в определенной степени взаимосвязаны, но не тождественны. Не исключено, что отсутствие или снижение реакции на повторное стрессорное воздействие, наблюдающееся во второй стадии (стадия резистентности) развития общего адаптационного синдрома, в том числе может свидетельствовать о снижении уровня сенситивности организма (его нервной «системы») к данному воздействию (или повышении порога возбудимости нервной системы организма), а не только об истинном повышении резистентности организма. Более того, первично, видимо происходит именно повышение порога возбудимости нервной системы и снижение реактивности нейрогуморальной «системы», что служит «срочной» защитной мерой организма от повторного действия стрессоров. Об этом же, кстати, говорят и Л. Х. Гаркави с соавт. (1977), считающие, что «развившееся в конце стадии тревоги стресса запредельное торможение резко снижает чувствительность, и если величина действующего стрессорного агента не увеличивается, то повторное действие такого же раздражителя уже не вызывает стресса». В связи с этим данные авторы различают «пассивную» (связанную с охранительным или запредельным торможениями) и «активную», истинную резистентность. При истинном повышении резистентности повторные, даже более или менее длительные действия стрессоров должны были бы приводить не к третьей стадии (стадии истощения) стресса, а к реакции тревоги (первой стадии стресса). И, опять-таки, возвращаясь к тому, о чем говорилось в I главе - правомочно ли называть стрессором действующий агент, не вызывающий в организме (пусть даже только в данный момент) ответной генерализованной неспецифической реакции, характеризующейся классической «триадой» изменений в организме?

Было бы крайне удивительным, если бы занимавшийся изначально эндокринологией Г. Селье не уделил должного внимания изучению свойств названных им «адаптивными» гормонов. Подобное выделение термином «адаптивные» отдельных гормонов в работах Г. Селье и других, уже упоминавшихся здесь ранее авторов [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983; и др.] имеет место, несмотря на его собственное свидетельство о том, что при общем адаптационном синдроме и другие эндокринные железы, в частности щитовидная, также не остаются безучастными [H. Sеlуе, 1959]. Так, например в ряде ранних исследований отмечается снижение функции щитовидной железы при стрессе [И. А. Эскин, Ю. Б. Скебельская, 1949; Ю. Б. Скебельская, 1963; В. Д. Бубнов, В. Е. Кузьмина, 1963; В. Е. Кузьмина, 1966].

Кредо автора «Очерков об адаптационном синдроме» [H. Selye, 1952; Г. Селье, 1960] в изучении роли гормонов в адаптации достаточно четко высказано им самим – «в физиологии эндокринных желез основной проблемой является уже не вопрос о том, что делают гормоны, а вопрос о том, какие реакции адаптации обусловливаются ими». Поэтому, говоря об интересующих Г. Селье (1960) «свойствах» отдельных «адаптивных» гормонов он конечно же имеет в виду прежде всего те их свойства, которые определяют их место в общем адаптационном синдроме. Здесь следует упомянуть о «провоспалительных» и «противовоспалительных» свойствах соответственно минералокортикоидов и глюкокортикоидов. Немаловажная заслуга Г. Селье состоит как раз в том, что им была отмечена зависимость «воспалительного потенциала» организма от соотношения уровней этих гормонов в организме [Г. Селье, 1960] и важность этого феномена в выраженности реакций организма на действие разнообразных по специфике (в том числе – патогенных) факторов. Не менее интересен также выявленный H. Selye (1950, 1952) характер «взаимоотношений» адренокортикотропного и соматотропного гормонов. В частности им выявлено, что введение соматотропного гормона передней доли гипофиза ослабляет стрессорные эффекты адренокортикотропного гормона, что дает основание думать, что именно соотношением между этими двумя гормонами, а не только абсолютной величиной АКТГ, во многом определяется конечный результат действия «стрессоров» [Г. Селье, 1960]. К сожалению в его работах и в работах его наиболее консервативных последователей эти его наблюдения по непонятным причинам не получили должного дальнейшего развития, хотя уже и в те годы отмечалось, что вопрос о количественном соотношении гормонов далеко не совсем ясен [М. Г. Дурмишьян, 1960].

Несмотря на отмеченные им самим [H. Selye, 1936, 1950, 1952; Г. Селье, 1960] уже в первых и далее в последующих экспериментах различия в выраженности неспецифических реакций организма на различные по специфике (и, очевидно, по силе) воздействия, Г. Селье, тем не менее, пренебрег необходимостью более пристального изучения реакций организма на различные по силе раздражители. Фактически единственный его вывод по этому поводу гласит о том, что в зависимости от силы действия раздражителей эффекты последних, могут ограничиваться локальными реакциями организма, чаще всего воспалительного характера [Г. Селье, 1960]. Сторонникам данной точки зрения я мог бы предложить воспроизвести подобное «местное воспаление» на любом «изъятом» из живого организма куске биологической ткани. Согласно этому же мнению только более значительное по силе и продолжительности действие раздражителей, вызывая в организме те или иные характерные для данного раздражителя эффекты, порождает ряд общих реакций со стороны организма имеющих генерализованный стереотипный характер [Г. Селье, 1960]. Крайне некорректно «выделение» (о чем уже говорилось в I главе) Г. Селье (1960) и его многочисленными последователями из стресса, как генерализованного адаптационного синдрома «местного» (локального) стресса, к слову сказать, совсем уже непонятно какими неспецифическими механизмами «обеспечиваемого». Хотя следует заметить, что вопрос о механизмах «реализации» [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983] в целом организме как самоорганизующейся системе допороговых воздействий (если такая «реализация» вообще происходит) не так уж прост и по сей день остается открытым, что дает возможность лишь предположительных высказываний (см. гл. IV) по этому поводу. Тем не менее, «…стресс-реакция как общий адаптационный синдром может наблюдаться только на уровне целостного организма» [С. Х. Хайдарлиу, 1980].

Все эти, здесь и ранее высказанные [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1988; С. Е. Павлов, 1999a,b,c] и, вольно или невольно пропущенные замечания к теории стресса Г. Селье в основном и явились основанием для появления отдельных мнений в частности о том, что слишком широкие экспансии «стресс»-теории в области медицины являются пока в значительной степени физиологически необоснованными, хотя и имеют в своей основе рациональное зерно [П. К. Анохин, 1968]. Как остроумно примерно тогда же заметил У. Седерберг (1970), «слово стресс характеризуется как один из наиболее неточных терминов научного словаря и сравнивается со словом грех: оба эти слова обозначают разные вещи для разных людей, оба они являются короткими и эмоционально насыщенными, выражающими нечто такое, что в противном случае пришлось бы описывать с помощью пространных выражений». Более того, в среде наиболее консервативных последователей Г. Селье термин «стресс» и сегодня не приобрел своего истинного физиологического смысла.

Как уже говорилось в I главе, первые же публикации об общем адаптационном синдроме вызвали шквал достаточно ожесточенной критики со стороны многочисленных оппонентов, что неудивительно («Как и все, кто имел счастье внести в науку неожиданные факты или новые идеи, я был и до сих пор остаюсь объектом непрестанной критики» - Клод Бернар, 1945) и что скорее сделало выдвинутую концепцию еще более привлекательной для исследователей, тем более, что, по свидетельству самого Г. Селье (1960), «…ни одно из критических замечаний не выдвигается против самой концепции общего адаптационного синдрома» [Г. Селье, 1960]. Действительно, анализ выступлений оппонентов Г. Селье показывает, что в большинстве случаев в своих замечаниях они касаются частных вопросов, варианты решения которых принципиальным образом не могут изменить отношения к общему адаптационному синдрому. Не зря сам Г. Селье (1960) «заносит» концепцию о стресс-синдроме в свой «прочный актив».

Однако, несмотря на победное шествие буквально по всему миру «стресс-теории» Г. Селье и очевидный публичный успех его многочисленных последователей, уже в 60-е годы (и, что показательно, прежде всего, – в нашей стране) появляется ряд мнений, вполне обоснованно подвергающих сомнению абсолютную истинность высказанной Г. Селье (1960) концепции об однообразии неспецифических проявлений в организме в ответ на разноплановые воздействия. Л. Леви (1970) пишет, что теория Г. Селье «вызвала серьезную критику, в частности, на том основании, что этот синдром вызывается у человека воздействием только самых грубых из всех возможных стрессоров, например инъекцией формалина, в то время как на трудности повседневной жизни человек реагирует посредством адаптационных реакций совершенно отличного типа». П. Д. Горизонтов, Т. Н. Протасова (1968) полагают, что Г. Селье не имеет оснований для безграничного расширения понятия стресса, включая в него все возможные неспецифические реакции организма. Было замечено, что «не все раздражители вызывают однотипную стандартную гормональную реакцию» и «стремление все неспецифические изменения, возникающие в ... организме, трактовать как проявление стресс-реакции делает это понятие расплывчатым и крайне неопределенным» [П. Д. Горизонтов, Т. Н. Протасова, 1968]. Позднее С. Х. Хайдарлиу (1980), вполне очевидно как и многие другие, не приемлющий уже «предложенной» к тому времени «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979] пишет: «…при стрессовых воздействиях характер биохимических сдвигов в ЦНС определяется не только морфофункциональными и биохимическими особенностями конкретных нервных образований и общим состоянием организма, но и характеристиками самого стрессора - его природой, интенсивностью, продолжительностью действия, повторяемостью и т. д.». Интересно, что вышесказанное не противоречит наблюдениям и даже отдельным выводам самого Г. Селье. В частности, его фраза о том, что «адекватность секреции кортикоидов определяется только интенсивностью патогенного воздействия, которое создает потребность в гормонах коры надпочечников» [Г. Селье, 1960] свидетельствует о допущении им возможности различных по интенсивности неспецифических воздействий на организм. В связи с этим, кстати, нелишне вспомнить «кондиционализм» Г. Селье (1960), которым он пытался объяснить различия в неспецифических реакциях организм на действие различных «стрессоров».

Но, очевидно, прав был Клод Бернар, сказавший, что «удача сопутствует подготовленным умам». Хотя и высказывались мнения о том, что «…наряду с реакцией, описанной Selye, существуют различные адаптационные синдромы» [Л. Леви, 1970], фактически ни самим Г. Селье, ни большинством его последователей не было сделано реальных попыток разделения по интенсивности или силе неспецифических свойств действующих факторов, а следовательно и неспецифических реакций на них организма. Более того, несмотря на вызывающее симпатию собственное мнение Г. Селье (1960) по поводу появления новых данных («время от времени необходимо выяснять, не обнаружены ли дополнительно какие-либо факты, не вошедшие в этот список или находящиеся в противоречии со сделанными нами выводами? И если это окажется так, не сумеем ли мы тогда свести все точно установленные факты в лучшую систему, чем система адаптационного синдрома и болезней адаптации в том виде, в каком она сформулирована сейчас?») его позиция, как и позиция его наиболее консервативных последователей [Ф. З. Меерсон, 1973, 1976, 1978, 1981; М. Г. Пшенникова, 1986, 1987; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] свелась к нежеланию замечать то новое, что в корне меняло теории выстроенные ими на основании авторской [Г. Селье, 1960] концепции стресса. Здесь имеется в виду вполне достаточное, чтобы не остаться незамеченными число работ различных авторов [Н. В. Лазарев, 1963; О. А. Кириллов, 1964; М. А. Розин, 1966; П. Д. Горизонтов, Т. Н. Протасова, 1968; Л. X. Гаркави, 1968a,b; М. А. Уколова, Ю. Н. Бордюшков, Л. X. Гаркави, 1968; Л. X. Гаркави, 1969; М. А. Уколова, Л. X. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1970; Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1969; Е. Б. Квакина, 1972; Л. X. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1975; Е. Б. Квакина, Л. X. Гаркави, 1975; П. Д. Горизонтов, 1976; И. В. Дардымов, 1976; Л. X. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977; Г. С. Васильченко, 1983; и др.]. И если в отношении западных исследователей можно сделать скидку на существующую тенденцию «не замечать» работ русских ученых, то подобное «невнимание» к работам своих пусть даже менее, может быть, именитых коллег со стороны маститых отечественных авторов [Ф. З. Меерсон, 1973, 1976, 1978, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] более чем некорректно и, в конечном счете, «сыграло» против них самих. По этому поводу, кстати, предельно четко высказался сам Г. Селье (1960): «Удивительно, что многие исследователи считают позорным изменить свои взгляды, но ведь этого можно избежать только в том случае, если не высказывать никаких теорий, прежде чем они не будут подтверждены всеми фактами, которые стали известными на сегодняшний день. Однако мы все-таки должны изменять наши взгляды, если их стало невозможно отстаивать, и разве не безразлично, какой именно день окажется сегодняшним днем».

Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) считают, что впервые о возможности существования качественно иного нежели стресс неспецифического состояния организма высказался Н. В. Лазарев (1962, 1963), изучавший состояния неспецифически повышенной сопротивляемости организма. Выявлено, что в отличие от стресса при состоянии неспецифически повышенной сопротивляемости отсутствует классическая, характерная для стресса «триада» [H. Selye, 1936, 1952; Г. Селье, 1960] и отмечается лишь активация половых желез и гонадотропной функции гипофиза [Н. В. Лазарев, 1962, 1963; О. А. Кириллов, 1964; М. А. Розин, 1966]. Позднее Р. М. Баевский (1972) пишет, что «…три стадии общего адаптационного синдрома, описанные Г. Селье применительно к острым опытам на животных, не могут быть использованы в практике оценки состояния человека, подвергающегося воздействию неадекватных факторов» и предлагает свою рабочую классификацию состояний организма по степени напряжения регуляторных систем (ссылки у Р. М. Баевского, 1980). Очевидно результаты этих и других [И. И. Брехман, 1968; В. Петков, 1974; и др.] работ и послужили «катализаторами» для создания «общей теории адаптационных реакций».

Принцип количественно-качественного подхода отражающего приспособительную деятельность организма при выделении его специфических и неспецифических приспособительных реакций привносит требование количественной оценки специфических изменений в организме. По Г. Селье (1960) такая количественная оценка просто-напросто отсутствует. Согласно «стресс-теории» специфические изменения в организме при действии какого-либо фактора либо есть (и в этом случае они обусловлены сверхпороговым действием на организм стрессора), либо их нет (соответственно, нет и «стресс-реакции» организма). А, соответственно, говорить о большей или меньшей выраженности специфических изменений нет никаких оснований, поскольку «стресс», по определению самого Г. Селье (1960) – стандартная однотипная реакция, а любые попытки представить ее в виде «умеренной» или «сильной» [Ф. З. Меерсон, 1981 и др.; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] - это уже от «лукавого». Здесь уместно еще раз вспомнить о характеристике данной Г. Селье (1960) стрессу как «состоянию, проявляющемуся специфическим синдромом, который включает в себя все неспецифически вызванные изменения в биологической системе» и если вернуться к исходным условиям, при которых впервые были «получены» прижизненные неспецифические изменения в тканях лабораторных животных, то вполне логичным было бы предположить, что при изменении этих условий (экстремальность, чрезмерная сила воздействий) возможно получение других, также специфических по форме, но неспецифических по своей сути синдромов. Именно поэтому, как раз количество (мера, доза, сила воздействий) может являться основой для формирования нескольких качественно разных, но вместе с тем стандартных неспецифических приспособительных реакций организма [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982, и др.].

Выдвинутая гипотеза о различии неспецифических реакций организма в зависимости от количественных характеристик действующих факторов получила подтверждение в результатах проведенных исследований [Л. X. Гаркави, 1968a,b; М. А. Уколова, Ю. Н. Бордюшков, Л. X. Гаркави, 1968; Л. X. Гаркави, 1969; М. А. Уколова, Л. X. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1970; Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1969; Е. Б. Квакина, 1972; М. А. Уколова, Л. X. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1970, 1973; Л. X. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1975; Е. Б. Квакина, Л. X. Гаркави, 1975; Л. X. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982], согласно которым, в организме могут развиваться минимум три типа адаптационных реакций:

Очевидно, что реакция на сильные, чрезвычайные воздействия и есть описанный H. Selye еще в 1936 году «общий адаптационный синдром» или «стресс».

О возможности искусственного выделения из непрерывного континуума действующих на организм факторов среды единичных раздражителей с целью изучения реакций на них организма говорилось во II главе [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1975, 1978, 1980]. Вопреки мнению Г. Селье (1960, 1992) и его многочисленных последователей (Ф. З. Меерсон, 1973, 1976, 1978, 1981; Б. М. Федоров, 1981, 1994; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988, 1996; и др.) доля чрезмерных по силе воздействий в этом континууме невелика [Т. Н. Кузнецова, 1989; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999a,b]. Неизмеримо чаще любой организм в повседневной жизни встречается с действием слабых и средних по величине (силе) факторов [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1990; Т. Н. Кузнецова, 1989; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; Н. А. Тушмалова, 1999; и др.]. Доля тех и других может колебаться в различных пределах и зависит от многочисленных причин, которые несколько более подробно будут рассмотрены в IV главе. Можно предположить, что в жизни «среднестатистического» организма, находящегося длительное время в привычных для него неэкстремальных условиях, в минимальной степени подверженных всяческим изменениям, именно действие многочисленных слабых раздражителей имеет наибольшее значение.

Вполне логичен вопрос: а имеет ли смысл организму вообще реагировать на действие слабого раздражителя, вряд ли способного привести к существенным нарушениям постоянства его внутренней среды? Во-первых, вряд ли найдется хотя бы одно возражение против утверждения, что организм (и прежде всего его ЦНС) реагирует на любые надпороговые раздражения. Во-вторых, нет оснований предполагать, что любое надпороговое раздражение уже является для организма чрезмерным. В-третьих, есть основание думать о том, что практически любые вне зависимости от их силы воздействия всегда вызывают адекватные сдвиги гомеостаза как минимум на клеточном уровне [Д. С. Саркисов, Л. И. Аруин, В. П. Туманов, 1982; Н. А. Тушмалова, 1999], которые не могут быть не «отмечены» управляющим звеном функционирования организма. Таким образом, прежде всего, организм должен подвергнуть анализу характеристики (в том числе и количественные) любого раздражителя (и, сначала - как минимум первичного эффекта его действия), чтобы в дальнейшем принять адекватные произошедшим в результате воздействия гомеостатическим сдвигам меры по их нормализации.

Неспецифическую реакцию на слабое по силе воздействие было предложено называть «реакцией тренировки» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982, 1990]. Установлено, что реакция тренировки, как и реакция стресс протекает стадийно [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977]:

Стадия ориентировки, формирующаяся, как и стадия тревоги реакции стресс через 6-24-48 часов, характеризуется некоторым увеличением тимуса (в 1,2-1,3 раза). При этом в отличие от стадии тревоги стресса в стадии ориентировки (реакция тренировки) не наблюдается опустошения тимуса лимфоидными элементами, границы коркового и мозгового вещества выражены нечетко, и мозговое вещество завуалировано лимфоидными элементами [Л. Х. Гаркави, 1968, 1969; М. А. Уколова, Ю. Н. Бордюшков, Л. Х. Гаркави, 1968; Е. Б. Квакина, 1972; Л. Х. Гаркави с соавт., 1977, 1979]. Отмечается комплекс изменений в эндокринной «системе»: умеренное увеличение коры надпочечников как за счет пучковой, так и за счет клубочковой зоны (ответственной за секрецию минералокортикоидов), и, соответственно, увеличение секреции глюкокортикоидных и минералокортикоидных гормонов. Так через 6 часов после однократного слабого воздействия содержание 17-ОКС в крови составляет 15,1±1,1 мкг%, 11-ОКС – 42,7±3,8 мкг% [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977]. Увеличение продукции глюкокортикоидов, по мнению Л. Х. Гаркави с соавт. (1977), обуславливает некоторое повышение «противовоспалительного потенциала» организма, но в отличие от стресса не приводит к повреждающим эффектам.

Отмечено также умеренное повышение в стадии ориентировки функции щитовидной железы. Так содержание в крови крыс белковосвязанного йода (БСЙ) в стадии ориентировки составляет 6,2±0,9 мкг% (в контроле – 4,8±0,4 мкг%), бутанолэкстрагированного йода (БЭЙ) – 4,9±0,7мкг% (в контроле – 3,6±0,3 мкг%). У людей эти показатели в стадии ориентировки составляют БСЙ – 7,9±0,35 мкг% (в контроле – 5,9±0,4 мкг%), БЭЙ – 6,4±0,28 мкг% [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

В стадии ориентировки у крыс умеренно увеличивается продолжительность активных фаз полового цикла, повышается гонадотропная активность гипофиза, умеренно повышается активность половых желез. Морфологические исследования семенников в стадии ориентировки реакции тренировки в отличие от реакции тревоги стресса показали отсутствие признаков угнетения сперматогенеза [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

В гипофизе в стадии ориентировки отмечена тенденция к увеличению числа тиреотрофов с признаками увеличения в них секреции (гипертрофия клеток, вакуолизация цитоплазмы, увеличение числа гонадотрофов) [Л. Х. Гаркави, 1968, 1969; М. А. Уколова, Ю. Н. Бордюшков, Л. Х. Гаркави, 1968; Е. Б. Квакина, 1972; Ю. Н. Бордюшков, Л. И. Гашникова, Е. Б. Квакина, 1972; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

Для стадии ориентировки реакции тренировки, так же как и для стадии тревоги реакции стресс характерно определенное соотношение форменных элементов белой крови. В стадии ориентировки у крыс число лейкоцитов, палочкоядерных нейтрофилов, эозинофилов и моноцитов - в пределах нормы; число сегментоядерных нейтрофилов - в пределах верхней половины зоны нормы; число лимфоцитов – в пределах нижней половины зоны нормы. Такое же соотношение форменных элементов белой крови наблюдается в стадии ориентировки наблюдается и у людей: лейкоциты, палочкоядерные нейтрофилы, моноциты, эозинофилы – в пределах нормы; сегментоядерные нейтрофилы – в пределах верхней половины зоны нормы (55-65%); лимфоциты – в пределах нижней половины зоны нормы (20-27%) [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982].

Со стороны свертывающей системы крови в стадии ориентировки равивающейся после однократного воздействия слабой силы наблюдается гипокоагуляция. Более чем вдвое увеличивается время образования сгустка «К» - 44±7,5 (в контроле 20,1±2,6), происходит снижение констант фибриногена [Л. Х. Гаркави, М. А. Уколова, Е. Г. Григорьева, 1971].

В противоположность Г. Селье (1960), не связывавшему общий адаптационный синдром (стресс-реакция) с метаболическими изменениями в организме, подвергшемуся воздействию стрессора (см. I главу), исследования Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) доказывают зависимость изменений метаболизма от выраженности (силы) «перенесенных» организмом воздействий.

В стадии ориентировки отмечено закономерное (по выражению Л. Х. Гаркави с соавт., 1977) изменение некоторых показателей обмена веществ. В частности, в мозгу происходит небольшое (примерно в 1,5 раза) нарастание содержание аммиака и небольшое (25-30%) снижение глютамина при отсутствии глютаминовой кислоты [Л. Х. Гаркави, 1969]. Существенно не изменяется по сравнению с контролем интенсивность тканевого дыхания и эстерификация неорганического фосфора при уменьшении (на 30-40%) накопления макроэргических фосфатов (АТФ, КФ), снижении (на 20-25%) анаэробного и аэробного гликолиза [Л. Х. Гаркави, 1970]. Количество РНК в коре головного мозга в стадии ориентировки снижается на 25-30%, в гипоталамусе – на 30-35%, в печени – на 25-30%, в тимусе – на 10-15% [Л. Х. Гаркави, Р. А. Трапезонцева, 1964]. Отмечено снижение содержания общего белка в головном мозге на 30-40%, прежде всего за счет снижения глобулинов (α₁ – 40-50%, α₂ – 40-50%, β – 30-40%, γ – 40-50%), в печени – на 15-20% (за счет всех белковых фракций), в селезенке – на 20-30% (за счет снижения γ-глобулинов), в семенниках – на 20-30% (за счет снижения α₁– и α₂-глобулинов), в сыворотке крови – на 7-10% (за счет умеренного снижения всех фракций). Отмечено повышение активности холинэстеразы в коре головного мозга (на 20-30%) и ее снижение (на 20-25%) в гипоталамусе при отсутствии ее существенных изменений в крови [Л. М. Арефьева, 1972].

В ЦНС (по Л. Х. Гаркави с соавт., 1977) в стадии ориентировки преобладает состояние охранительного торможения. При этом возбудимость нервных структур снижена на 32±4% по сравнению с исходной [Е. Б. Квакина, 1972; Е. С. Котляревская, 1974], что согласуется с представлением П. В. Симонова (1962) о развитии в ЦНС превентивного торможения. Изучение сверхмедленных колебаний потенциалов головного мозга [Н. А. Аладжалова, 1962] позволило выявить, что для стадии ориентировки характерна высокая амплитуда волн (до 40-60 мВ) с преобладанием волн с большим (0,5-1,5 часа) периодом.

По мнению Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) охранительное торможение в стадии ориентировки снижает чувствительность (т. е. поднимает порог чувствительности) к раздражителям с аналогичными количественными характеристиками, защищая себя таким образом от множеств разнообразных, повторяющихся без изменения интенсивности, слабых «несущественных» раздражителей, на которые он может не реагировать. Соответственно, согласно их мнению, для поддержания в организме реакции тренировки необходимо каждый раз незначительное повышение силы раздражителя, с тем, чтобы он достиг надпороговой величины. Только при этом, по мнению авторов «общей теории адаптационных реакций», будет развиваться следующая стадия реакции тренировки – стадия перестройки [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

Данная точка зрения, как мне кажется, не может быть воспринята однозначно положительно. Вне всякого сомнения, в связи с изменениями функциональных состояний организма не только возможно, но и обязательно изменение порога чувствительности ЦНС, и, скорее всего, это должно быть напрямую связано с изменением реактивности ЦНС и организма в целом (см. ниже). «Молчание» организма в ответ на повторное воздействие с теми же количественными параметрами, с одной стороны, может быть объяснено уже имеющимся адекватным неспецифическим ответом на аналогичные неспецифические свойства первичного действующего фактора, и повторное действие в данном случае должно быть лишь «поддерживающим» ранее уже развившуюся неспецифическую реакцию организма. С другой стороны, использование при повторном воздействии несколько более сильного раздражителя должно было бы вновь вызывать в организме стадию ориентировки на новый раздражитель, а не содействовать развитию стадии перестройки. В защиту позиций Л. Х. Гаркави с соавт., (1977) по данному вопросу (при условии повышения в стадии ориентировки порога чувствительности до уровня «действия» первичного раздражителя) можно думать, что относительное превышение порога чувствительности как в первом, так и во втором случае (несмотря на незначительное увеличение дозы воздействия) будут одинаковыми (т. е. мы в этом случае не имеем относительного увеличения дозы). Однако и с учетом этого нельзя быть уверенным - достаточно ли это веская причина для того, чтобы организм не отреагировал на повторное воздействие новым формированием первой стадии реакции тренировки – стадии ориентировки.

Кроме того, гипотеза о формирующемся в стадии ориентировки охранительном торможении вступает в противоречие с собственной концепцией авторов «общей теории адаптационных реакций» о возможности реакции организма на сверхмалые дозы раздражителей и смены в связи с этим этажей реактивности. А как быть с утверждением И. П. Павлова о том, что именно снижение дозы имеет наибольшее значение? И, кстати, не могут ли являться ли причиной вышеупомянутого «молчания» организма пресловутые «нейтральные зоны» [Н. П. Кравков, 1924; И. П. Чукичев, 1958], «зоны бездействия вещества» [А. И. Венчиков, 1962], или «зоны ареактивности» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977]?

Так или иначе, данный вопрос нельзя считать даже приблизительно решенным. Более того, как и все «трудные» вопросы в науке, он «тянет» за собой еще целый ряд не менее «трудных», но от этого и крайне интересных вопросов, ряд из которых я постараюсь рассмотреть в IV главе.

Тем не менее, согласно мнению авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977], именно незначительное повышение дозы повторных воздействий приводит к развитию в организме следующей стадии реакции тренировки – стадии перестройки. Длительность стадии перестройки при периодическом (раз в сутки – по предложению авторов теории) «подкреплении» слабыми воздействиями – до 1 месяца (а иногда и более) [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977]. Ее характеризует постепенное снижение секреции глюкокортикоидных гормонов до уровня нормы и постепенное повышение секреции минералокортикоидов. Постепенно повышается активность тимико-лимфатической «системы» и «системы» соединительной ткани, что соответствует реальному повышению активности неспецифических защитных процессов организма [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977, 1979, 1982]. Теми же авторами отмечено, что процесс активации неспецифических защитных сил организма не нарастает прямолинейно, а идет волнообразно. В частности, тимус то несколько уменьшается в размерах (до нижних границ нормы), то вновь увеличивается. Интересно, что в головном мозге после каждого воздействия, так же как и в стадии ориентировки (что в какой-то степени подтверждает нашу гипотезу о развитии на каждое новое, превышающее по силе прежнее, воздействие реакции ориентировки) какое-то время преобладает «состояние охранительного торможения» [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977]. Волнообразные изменения, с тенденцией к снижению интенсивности обмена до низкого, энергетически выгодного уровня, наблюдаются во всех его видах: энергетического, пластического (белкового, углеводного, липидного, минерального) и др. [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977].

Продолжающееся слабое стимулирование организма приводит к развитию в нем стадии тренированности. Для этой стадии характерно снижение до уровня нормы секреции глюкокортикоидов и несколько повышенное содержание минералокортикоидов; несколько большее (в 1,5-1,8 раза), чем в стадию ориентировки увеличение тимуса. Отмечено расширение клубочковой зоны надпочечников с признаками активности в ней, умеренно повышенная активность щитовидной железы. Увеличено число гонадотрофов и тиреотрофов гипофиза при неизменном количестве ацидофилов. Активность половых желез в стадии тренировки высока [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

Не отмечено существенных изменений (по сравнению со стадией ориентировки) характеристик «системы» белой крови, однако, в подавляющем большинстве случаев, число лимфоцитов находится вблизи верхней границы, а число сегментоядерных нейтрофилов – вблизи нижней границы, характерных для этой реакции [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977]. Данный факт, по моему мнению, является косвенным свидетельством постепенного (в процессе развития - по Л. Х. Гаркави с соавторами - стадии перестройки) приближения дозы воздействия к величинам, характеризующим средние дозы воздействия, а, следовательно, наше предположение о развитии каждый раз после действия несколько более сильного раздражителя, чем предыдущий, прежде всего стадии ориентировки приобретает в связи с этим еще большие основания. При этом, выявленные различия в первичных и последующих реакциях организма на возрастающие по силе (но все еще слабые) раздражители могут быть связаны с особенностями их формирования в зависимости от «исходных» (до воздействия) состояний организма (см. IV главу).

Система свертывания крови в стадии тренировки характеризуется гипокоагуляционным сдвигом, правда, несколько менее выраженным, чем в стадии ориентировки. Отмечается снижение в головном мозге содержания аммиака (на 15-29%) и глютамина (на 25-30%). Несколько увеличено содержание в головном мозге белка (на 10-20%) и РНК (на 10-15%), что свидетельствует о преобладании в организме в этой стадии процессов анаболизма с накоплением пластического материала [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977]. В ЦНС в этой стадии по мнению авторов «общей теории адаптационных реакций» также как и в стадии ориентировки и перестройки преобладает процесс охранительного торможения [Л. Х. Гаркави, 1969; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1975, 1977]. Следует еще раз напомнить, что выводы авторов о развитии охранительного торможения в ЦНС в этих стадиях связано с представлением о развитии в ЦНС превентивного торможения П. В. Симонова (1962).

Исследованиями показано, что «в ответ на действие различных по качеству раздражителей средней силы также развивается общая неспецифическая адаптационная реакция, названная реакцией активации» [Л. Х. Гаркави, 1968; Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1969]. Реакции активации (реакции организма на воздействия средней силы), так же как реакции тренировки (реакции организма на слабые воздействия) и реакции стресс (реакции организма на сильные, чрезмерные воздействия), свойственен «специфический» (отличный от других реакций) комплекс изменений в нейроэндокринной «системе». Согласно мнению авторов [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977], данная реакция подобно реакциям тренировки и стресса развивается стадийно.

Первая стадия в реакции организма на действие раздражителей средней силы, получившая название стадии первичной активации, как и первые стадии реакций тренировки и стресса, формируются через 6 часов после воздействия, а достигнутое состояние сохраняется в течение 24-48 часов [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977, 1979, 1980, 1982].

Для стадии первичной активации характерно значительное (в 2-2,5 раза по сравнению с контролем) увеличение тимуса, обусловленное истинной (согласно Л. Х. Гаркави с соавт., 1977) гипертрофией, выявлена гиперплазия лимфоидной ткани. Зона коркового вещества расширена. Отмечалась гипертрофия лимфатических узлов. В селезенке наблюдается увеличение размеров ядер ретикулярных клеток и формирование из них мегакариоцитов, количество которых повышено.

В «системе» белой крови крыс в стадии повышенной активации складываются следующие соотношения: лейкоциты – в пределах нормы или несколько выше; палочкоядерные нейтрофилы, эозинофилы, моноциты – в пределах нормы; сегментоядерные нейтрофилы – нижней половины зоны нормы и ниже (менее 30%); лимфоциты – в пределах верхней половины зоны нормы и выше (60-80%). «Система» белой крови человека характеризуется следующим соотношением клеточных элементов: число лейкоцитов – в пределах нормы (4000-9000 клеток); число палочкоядерных нейтрофилов эозинофилов, моноцитов – в пределах нормы; число сегментоядерных нейтрофилов – в пределах нижней половины зоны нормы и ниже (менее 55%); число лимфоцитов – в пределах верхней половины зоны нормы и несколько выше (28-45%) [Л. Х. Гаркави, 1968,1969; Л. Х. Гаркави, В. Р. Гарибьян, 1968; Е. Б. Квакина, 1972; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1974, 1975, 1977, 1980].

Морфофункциональные исследования коры надпочечников выявили ее увеличение прежде всего за счет клубочковой зоны, ответственной за секрецию минералокортикоидов. При этом пучковая зона могла быть увеличена незначительно, или оставалась неизменной. Выявлено увеличение ядер клубочковой зоны. Содержание липидов и аскорбиновой кислоты в стадии первичной активации снижено как в клубочковой, так и в пучковой зонах. Отмечены признаки повышения функциональной активности клеток клубочковой и пучковой зон (в виде вакуолизации цитоплазмы клеток) и вакуолизация цитоплазмы клеток мозговой части надпочечников [Л. Х. Гаркави, 1969; Ю. Н. Бордюшков, Л. И. Гашникова, Е. Б. Квакина, 1971; Е. Б. Квакина, 1972].

Для стадии первичной активации характерно выраженное увеличение секреции минералокортикоидных гормонов при повышенной до верхней границы нормы секреции глюкокортикоидов, т. е. отмечается преобладание секреции минералокортикоидов. Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) приводят данные о содержании в крови лабораторных животных через 6 часов после однократного воздействия средней силы 17-ОКС (10,0±0,6 мкг%) и 11-ОКС (35,7±2,4 мкг%).

В стадии повышенной активации повышается (в физиологических пределах) функция щитовидной железы. Гистологические исследования щитовидной железы лабораторных животных выявили увеличение в этой стадии размеров ядер тиреоцитов, количества делящихся клеток, их размеров. У лабораторных животных (крыс) содержание БСЙ – 9,8±0,7 мкг%, БЭЙ – 8,7±0,4 мкг%. У людей содержание БСЙ – 9,3±0,5 мкг%, БЭЙ – 7,8±0,35 мкг% [Л. Х Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

Для стадии первичной активации характерно умеренное повышение активности половых желез, повышение гонадотропной активности гипофиза. Гипофиз, в частности, отвечает увеличением числа тиреотрофов и гонадотрофов с признаками увеличения секреции (гипертрофия клеток, вакуолизация цитоплазмы). В семенниках отмечена разная степень активации сперматогенеза. Так в пресперматидах наблюдается большое количество фигур митоза, в клетках Сертоли – сперматозоидов [Л. Х. Гаркави, 1969; Е. Б. Квакина, 1972; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1975, 1977, 1979].

Функции свертывающей и противосвертывающих «систем» крови в первой стадии реакции активации хорошо уравновешены [Л. Х. Гаркави, М. А. Уколова, Е. Г. Григорьева, 1971; Е. Б. Квакина, Е. Г. Григорьева, Г. Я. Марьяновская, 1971].

Важно отметить (особенно в свете мнения о метаболических процессах при стрессе Г. Селье – см. выше) изменения в этой стадии некоторых показателей обмена веществ. Так, в головном мозге, при отсутствии изменений в содержании глютамина и глютаминовой кислоты, происходит увеличение (в 2,5 раза) содержания аммиака [А. В. Архангельская с соавт., 1968] и повышение (на 40-60%) активности ацетилхолинэстеразы [Л. М. Арефьева, 1972]. Несколько повышено (на 15-20%) тканевое дыхание, что при неизменной эстерификации фосфора позволяет думать о некотором разобщении процессов окисления и фосфорилирования [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Кавкина, М. А. Уколова, 1977]. Повышены анаэробный (на 15-20%) и аэробный (на 75-85%) виды гликолиза [Л. Х. Гаркави, 1969, 1970]. Содержание РНК в стадии первичной активации, за исключением коры головного мозга, повышается в большинстве тканей: в гипоталамусе (на 12-15%), в печени (на 11-14%), в тимусе (на 60-65%), в надпочечниках (на 50-55%). Отмечена тенденция к повышению (преимущественно за счет альбуминов и гаммаглобулинов) содержания общего белка в тканях мозга, печени, селезенки, семенников и сыворотки крови [Л. Х. Гаркави, 1969]. В сыворотке и эритроцитах отмечено достоверное увеличение количества свободных сульфгидрильных групп [Е. Б. Квакина, Ф. М. Рудой, 1971].

Исследованиями показано, что в ЦНС в стадии первичной активации преобладает умеренное физиологическое возбуждение [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977], повышена (на 25-30% по сравнению с исходной) возбудимость нервных структур гипоталамуса. По данным электроэнцефалографии в стадии первичной активации происходит сдвиг в сторону быстрых волн с уменьшением их амплитуды [Е. Б. Квакина, 1972; Е. С. Котляревская, 1974]. Амплитуда сверхмедленных колебаний потенциалов головного мозга (15-40 мВ) больше, чем при стрессе, но меньше, чем при реакции тренировки с преобладанием более длинных (период 1,5-2 часа) волн.

Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) пишут, что «чувствительность в стадии первичной активации несколько повышается», причем процесс изменения чувствительности в данном случае протекает волнообразно. Не совсем понятно, какую «чувствительность» здесь имели в виду авторы, но, можно думать, что подразумевается «чувствительность» организма в целом к неким внешним воздействиям, как одна из характеристик [А. Д. Адо, 1994] реактивности. Вероятно, в основе авторского определения «чувствительности» лежит метод исследования возбудимости по показателю порогового раздражения. В статье, на которую ссылаются авторы («Кибернетические аспекты адаптации системы «человек-среда»», 1975) мне не удалось найти реально аргументированных данных о волнообразном изменении «чувствительности». Вместе с тем, можно предполагать, что повышение «чувствительности» (организма?) напрямую связано с повышением активности ЦНС и нервной системы в целом и, не исключено, с повышением ее реактивности. К сожалению в доступных мне работах Л. Х. Гаркави с соавторами отсутствуют реальные данные о том, как изменяются и изменяются ли в этой стадии реакции активации пороговые значения возбудимости ЦНС.

Тем не менее, по мнению авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977], именно волнообразное изменение «чувствительности» каждый раз диктует необходимость обратно пропорционального изменения (снижения и повышения) доз последующих воздействий для достижения следующей стадии реакции активации – стадии стойкой активации.

Для стадии стойкой активации характерно практическое отсутствие различий (по сравнению со стадией первичной активации) в размерах тимуса и соотношения форменных элементов белой крови. Отсутствуют существенные различия гормональной реакции организма – содержание 17-ОКС и 11-ОКС претерпевают колебания от нормы до величин, превышающих норму примерно в 1,5 раза. Отмечена стабильно повышенная функциональная активность щитовидной железы, о чем свидетельствуют показатели БСЙ (повышенное в первые 2-3 недели воздействий и затем не отличающиеся от контроля) и БЭЙ (стабильно повышенного на протяжении всей стадии стойкой активации). Высокая функциональная активность щитовидной железы подтверждается и данными ее морфофункциональных исследований: увеличена высота тиреоидного эпителия (12,1±0,3 мк – по сравнению с 8,0±0,7 мк контроля) и размер его ядер (6,1±0,1 мк по сравнению с 5,4±0,1 мк контроля) [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977]. В стадии стойкой активации умеренно повышена активность половых желез. В гипофизе отмечено увеличение числа гонадотрофов (11,0±2,2 по сравнению с 5,2±0,6 контроля) и тиреотрофов (9,6±0,42 по сравнению с 3,2±0,9 контроля) при отсутствии существенной разницы (по сравнению с контролем) числа ацидофилов [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977], считающихся продуцентами адренокортикотропного гормона (АКТГ) [А. Т. Щиткова, 1967].

В исследованиях отдельных показателей обмена в стадии стойкой активации Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) выявлены фазные изменения. Так, если содержание аммиака остается умеренно повышенным а глютамина и глютаминовой кислоты – умеренно сниженным, то тканевое дыхание через неделю воздействий повышается на 25%, а накопление АТФ и КФ и эстерификация неорганического фосфора снижается соответственно на 35% и 45%. Анаэробный гликолиз снижается до уровня контроля, а аэробный – ниже (на 37%) нормы. Причем через 4 недели тканевое дыхание, накопление АТФ и КФ возвращаются к уровню контроля, эстерификация неорганического фосфора остается несколько (на 20%) сниженной, анаэробный и аэробный гликолиз вновь повышается [Л. Х. Гаркави с соавт., 1968]. Фазные изменения характерны также для показателей содержания РНК в различных органах: период первоначального повышения через 2 недели сменяется периодом снижения, а затем вновь происходит их повышение. Таким образом, «относительное постоянство нейрогормональных отношений в стадии стойкой активации поддерживается фазными изменениями некоторых показателей метаболизма» [Л. Х. Гаркави, 1969].

Развитие реакции активации сопровождается повышением активности (в физиологических пределах) ретикулярной формации межуточного мозга [Л. Х. Гаркави, 1969; Е. Б. Квакина, С. А. Шибкова, С. Х. Исаджанова, 1973]. Возбудимость в стадии стойкой активации остается умеренно повышенной, причем в электроэнецефалограмме преобладают (как и в стадии первичной активации) более высокочастотные колебания [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) предлагают в реакции активации выделить две несколько отличающиеся по своим характеристикам друг от друга зоны: зону спокойной активации (ЗСА) и зону повышенной активации (ЗПА). По мнению авторов зона спокойной активации по своим характеристикам ближе к реакции тренировки, а зона повышенной активации – к стрессу, при этом, согласно опять-таки их мнению, степень активации механизмов неспецифической защиты при ЗПА выше, чем при ЗСА.

Авторами «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] определены параметры изменений показателей белой крови при обоих типах реакции. Так для зоны спокойной активации (ЗСА) характерна следующая картина белой крови: лейкоциты – 4000-9000; эозинофилы – 2-7%; палочкоядерные нейтрофилы, моноциты – норма; сегментоядерные нейтрофилы – нижняя половина зоны нормы (47-55%); лимфоциты – верхняя половина зоны нормы (28-33%). Зону повышенной активации (ЗПА) в системе белой крови характеризуют: лейкоциты – 4000-9000; эозинофилы – 0,5-2%; палочкоядерные нейтрофилы, моноциты – норма; сегментоядерные нейтрофилы – ниже нормы (<47%); лимфоциты несколько выше нормы – (33-45%).

Отмечены различия гормональных показателей (в частности глюкокортикоидов) в зонах спокойной и повышенной активации: уровень секреции глюкокортикоидов несколько выше при состоянии организма «соответствующем» неспецифической реакции активации в зоне повышенной активации. Имеются отличия (ЗСА и ЗПА) в свертывающей системе крови. Изменения в свертывающей системе крови при ЗСА аналогичны описанным выше для стадии первичной активации. В ЗПА имеются признаки гипокоагуляции [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

Согласно результатам исследований полученных еще Г. Селье (1936) на чрезмерные по силе воздействия организм отвечает генерализованной неспецифической реакцией стресс и формированием в нем одноименного состояния. П. Д. Горизонтов (1980) дает следующее определение стресса: «…под стрессом мы понимаем общую адаптивную реакцию, которая возникает в неблагоприятных жизненных условиях, угрожающих нарушению гомеостаза организма». При этом в зависимости от интенсивности и длительности действия стрессора различают острый и хронический стресс [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982, 1990, 1998]. Стресс по Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979, 1980, 1982, 1998), являющийся согласно первоначальной концепции Г. Селье (1936) генерализованной реакцией организма на действие чрезмерного раздражителя и в этом своем содержании не претерпевшей в редакции указанных авторов сколь либо значительных изменений развивается стадийно:

Стадия тревоги реакции стресс, развивается через 6 часов и длится 24-48 часов [H. Selye, 1936; Г. Селье, 1960 и др.]. П. Д. Горизонтов (1980) считает, что наиболее ранние неспецифические изменения появляются через 3-12 ч после воздействия. Стадию тревоги характеризуют определенные «специфические» изменения в органах и системах организма. Прежде всего следует упомянуть обнаруженную в свое время H. Selye (1936) «триаду» изменений в органах и системах: изъязвление слизистой желудочно-кишечного тракта; уменьшение размеров тимуса; гипертрофия коры надпочечников. Позднее им [H. Selye, 1952; Г. Селье, 1960 и др.] и другими исследователями к «триаде» первично характеризовавшей стресс «присовокуплен» еще ряд изменений в эндокринной системе и системе белой крови.

В эндокринной системе в ответ на чрезмерные по силе воздействия в стадии тревоги стимулируется секреция адренокортикотропного гормона (АКТГ), в свою очередь приводящая к повышению секреции глюкокортикоидных гормонов коры надпочечников, при параллельном снижении секреции минералокортикоидов. Через 6 часов после значительного по силе воздействия в гипофизе наблюдается уменьшение числа гонадотрофов и увеличение числа ацидофилов [Л. Х. Гаркави, 1968, 1969; М. А. Уколова, Ю. Н. Бордюшков, Л. Х. Гаркави, 1968; Ю. Н. Бордюшков, Л. И. Гашникова, Е. Б. Квакина, 1972]. Содержание 17-ОКС в крови лабораторных животных составляет 28,3±1,8 мкг%, 11-ОКС – 69,9±5,1 мкг% (контроль – 9,2±0,85 мкг% и 31,2±4,8 мкг% - соответственно). Морфофункциональные исследования коры надпочечников у крыс показали, что при стрессе в стадии реакции тревоги кора надпочечников значительно увеличена за счет пучковой зоны ответственной за секрецию глюкокортикоидов. Отмечено усиление вакуолизации цитоплазмы клеток мозгового вещества [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

В стадии тревоги стресса угнетены также деятельность щитовидной и половых желез. Так, для стадии (реакции) тревоги стресса у крыс отмечается характерное снижение содержания БСЙ (1,7±0,3 мкг%) и БЭЙ (0,8±0,3), у людей те же показатели в стадии тревоги стресса составляют: БСЙ – 3,1±0,35 мкг% и БЭЙ – 1,9±0,23 мкг%. Морфологические исследования показывают, что в стадии тревоги реакции стресс тиреоидный эпителий уплощен, сгущенный коллоид окрашивается интенсивно, в некоторых фолликулах эпителий десквамирован. В стадии тревоги снижена гонадотропная активность гипофиза, нарушается половой цикл либо с преобладанием диэструса, либо, реже, с резким преобладанием активных фаз. Имеет место угнетение сперматогенеза [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977].

Стадия тревоги реакции стресс характеризуется определенным соотношением форменных элементов белой крови. Так у крыс в этой стадии стресса отмечается лейкоцитоз (более 2000), анэозинофилия, лимфопения (<45%), число сегментоядерных нейтрофилов >45% число палочкоядерных нейтрофилов и моноцитов в пределах нормы и выше. У людей в стадии тревоги реакции стресс число лейкоцитов более 9000, анэозинофилия, палочкоядерные нейтрофилы и моноциты – в пределах нормы и выше, сегментоядерные нейтрофилы - >65%, число лимфоцитов - <20% [Л. Х. Гаркави, 1968, 1969; М. А. Уколова, Ю. Н. Бордюшков, Л. Х. Гаркави, 1968; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1974, 1975, 1977, 1979, 1980, 1982]. По П. Д. Горизонтову (1980) стадия тревоги реакции стресс характеризуются: в периферической крови - развитием нейтрофильного лейкоцитоза, лимфопении и эозинопении; в костном мозгу - увеличением числа лимфоидных клеток, уменьшением количества гранулоцитов; в лимфоидных органах - уменьшением числа клеток в селезенке и тимусе (менее постоянным). Тот же автор отмечает на этой ранней стадии реакции организма на стрессорное воздействие «лимфоидный пик» - увеличение числа лимфоидных клеток в костном мозгу, носящее кратковременный характер, но интересно, что развитие «лимфоидного пика» «не зависит oт гормональных влияний гипофиз-адреналовой системы» [П. Д. Горизонтов, 1980]. Эта неожиданная точка зрения (в плане оценки влияния гипофиз-адреналовой системы на отдельные проявления стрессовых реакций организма) «находит» поддержку в публикации Г. Хольмберга (1970), наблюдавшего «стрессоподобные» эмоциональные и нервные реакции у людей в ответ на введение йохимбина гидрохлорида, обладающего «блокирующим действием на адренергические вещества». И, по мнению того же П. Д. Горизонтова (1980), «клеточное опустошение лимфоидной ткани при стрессе происходит не только в результате распада и торможения пролиферации, но и за счет процессов миграции» лимфоцитов. Данное обстоятельство крайне важно, поскольку, в числе прочего, диктует необходимость критической оценки появившейся в последние годы концепции [В. А. Левандо, Р. С. Суздальницкий, 1999], согласно которой, в частности, физическая нагрузка составляющая основу тренировки спортсмена (бездоказательно принимаемая указанными исследователями в качестве стрессора) приводит к «падению» резистентности организма в результате «включения» механизмов апоптоза [И. Н. Иваницкая, 1999]. Отмечено, что преобладание процессов распада лимфоцитов «может наблюдаться лишь в случае воздействия очень интенсивных … раздражителей» [П. Д. Горизонтов, 1980]. А если учесть многочисленные (в том числе и наши собственные [Т. Н. Кузнецова, 1989; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999]) данные, свидетельствующие о том, что в 96-98% случаев тренировочные и соревновательные нагрузки в спорте стрессорами не являются, следует к уже упомянутой концепции [В. А. Левандо, Р. С. Суздальницкий, 1999] отнестись с достаточной долей скепсиса.

При развитии стадии тревоги реакции стресс отмечается повышение коагуляционного потенциала. Выявлено укорочение времени реакции «R» до 5,5±0,6 (контроль – 11,0±1,7) и общего времени свертывания «Т» до 98,0±8,6 (контроль – 124,7±4,0) [М. А. Уколова, Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1969; Л. Х. Гаркави, М. А. Уколова, Е. Г. Григорьева, 1971].

Изучение течения обменных процессов в стадии тревоги реакции стресс выявило резкое повышение (в 7-8 раз) содержания в головном мозге лабораторных животных аммиака, повышение (на 60-90%) содержания глютамина и снижение вдвое глютаминовой кислоты. Отсутствовали изменения в головном мозге тканевого дыхания. Отмечено накопление макроэргических фосфатов (АТФ, КФ) и возрастание (на 30%) эстерификации неорганического фосфора. Во время стадии тревоги реакции стресс резко возрастают анаэробный (на 60-70%) и аэробный (в 2-2,5 раза) синтез. То есть, в стадии тревоги реакции стресс создается состояние напряжения обмена. При этом, содержание РНК снижается в коре головного мозга на 55-60%, в надпочечниках – 20-25%. Содержание белка снижается: в головном мозге – на 55-65%; в печени – на 40-45%; в селезенке – на 40-45%; в семенниках – на 50-55%. В сыворотке крови в стадии тревоги отмечено незначительное снижение общего белка (на 10-15%), в основном за счет альбуминов [Л. Х. Гаркави, 1969]. Отмечено значительное увеличение активности ацетилхолинэстеразы в коре головного мозга и в гипоталамусе (в 3-4 раза) и крови (в 2-3 раза) [Л. М. Арефьева, 1972].

В стадии тревоги стресса в электроэнцефалограмме удается выявить отсутствие регулярности смены ритмов и низкую амплитуду колебаний. Первичное резкое возрастание возбудимости (снижение порога на 70-90% от исходного) достаточно быстро сменяется резким ее снижением (повышение порога на 70-90% от исходного) [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977]. Исследование сверхмедленных колебаний потенциалов головного мозга [Н. А. Аладжалова, 1962] показало, что в стадии тревоги стресса отмечается низкая амплитуда волн (5-25 мВ) с преобладанием волн с малым периодом. По мнению авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] к концу стадии тревоги реакции стресс в организме развивается запредельное торможение, снижающее чувствительность организма к воздействием [П. В. Симонов, 1962], благодаря чему, если величина действующего стрессорного агента не увеличивается, повторное действие раздражителя уже не вызывает стресса. Здесь можно было бы привести возражения аналогичные сделанным в разделе посвященном рассмотрению стадии ориентировки реакции тренировки (см. выше). Это именно те моменты с которыми нельзя безоговорочно согласиться в концепции Л. Х. Гаркави с соавт. (1977).

Именно с запредельным торможением («крайней мерой защиты» - по И. П. Павлову) связывают Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) переход стадии тревоги реакции стресс в стадию резистентности. В этой стадии (через 48-72 часа после стрессового воздействия) «можно констатировать в костном мозгу явные признаки стимуляции либо миелоидного, либо эритроидного кроветворения, избирательная активация которого может рассматриваться как специализированная реакция, направленная на повышение резистентности организма к определенному виду воздействия» [П. Д. Горизонтов, 1980]. Тот же автор [П. Д. Горизонтов, 1980] считает, что «совпадение повышения резистентности организма с увеличением клеточного состава кроветворной ткани костного мозга нельзя считать случайным». И им же [П. Д. Горизонтов, 1980] отмечено, что «активация миелопоэза, наступающая в более поздние сроки (48-72 ч), оказалась гормонально зависимой». Поскольку стадия резистентности развивается после стадии тревоги, протекающей с большими энергетическими тратами, элементами повреждения и угнетением защитных сил организма, то повышение резистентности при стрессе, согласно мнению самого Г. Селье (1960), происходит дорогой ценой. Стадия истощения, развивающаяся в результате продолжительного действия стрессора для врача может быть представлена на примере достаточно, к сожалению, часто встречающейся в клинике стадии декомпенсации патологических процессов. Эти понятия не тождественны, но стадию истощения стресса в грубом приближении можно представить как генерализованную нейроэндокринную декомпенсацию. Хотя число исследований эффектов действия многочисленных «стрессоров» на организм животных и человека поистине огромно, к сожалению, ни в отечественной, ни в зарубежной литературе мне не удалось обнаружить для стадий резистентности и истощения стресса столь же подробного описания происходящих изменений, как в случае с реакциями тренировки и активации [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1982]. Мне могут возразить, что последствия стресса в органах и системах достаточно подробно описаны в работах Ф. З. Меерсона (1981), Б. М. Федорова (1981), Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988) и многих других авторов. Эти возражения не могут быть приняты по той единственной причине, что в работах в частности этих, вне всякого сомнения именитых исследователей априори принималось за истину, что любое надпороговое воздействие вызывает в организме стресс-реакцию и формирует соответствующее функциональное состояние (стресс). В каком же состоянии реально находились подопытные животные и участвующие в экспериментах в качестве испытуемых люди, сегодня, к сожалению установить уже невозможно.

Следует отдельно упомянуть о существующей тенденции считать стресс исключительно патологической реакцией. Несмотря на высказанные мной по этому поводу в I главе «претензии» к стрессу, мои позиции не столь однобоки. Стресс – по сути своей, вне всякого сомнения, изначально не повреждающая, а защитная реакция организма в ответ на чрезвычайные обстоятельств, но защита при стрессе осуществляется не за счет «призыва к оружию», а за счет «призыва к разоружению» (по выражению Л. Х. Гаркави с соавт., 1977), поскольку окончательный ответ организма адекватный чрезмерным для него действующим силам привел бы его к гибели. «Общий адаптационный синдром облегчает деятельность перенапряженных структур биосистемы и поэтому является рациональным и биоэнергетически целесообразным» [Р. М. Баевский, 1980]. Но несомненен и тот факт, что стресс несет в себе элементы повреждения, что, в том числе, не позволяет согласиться с авторами [Ф. З. Меерсон, 1973, 1976, 1978, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] считающими стресс главной движущей силой адаптации. Стресс «…включает в себя как неспецифическое повреждение, так и неспецифические защитные реакции. Гормональные защитные реакции синдрома адаптации не являются патогенными сами по себе; напротив, они представляют собой необходимые физиологические реакции на повреждение как таковое» [Г. Селье, 1960]. Таким образом, стресс – физиологическая по сути реакция организма, но сопровождающаяся минимально возможными в создавшихся при действии стрессора условиях повреждениями.

Резюмируя изложенное, стоит, прежде всего, отметить доказанность в принципиально «незамеченных» Ф. З. Меерсоном (1973, 1976, 1978, 1981), Ф. З. Меерсоном, М. Г. Пшенниковой (1988), В. Н. Платоновым (1988) и др. работах авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982; и др.] существования нескольких типов неспецифических реакций организма на действия различных по силе раздражителей.

На протяжении всей этой главы я постарался сохранить авторское название выдвинутой Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакиной, М. А. Уколовой (1977) концепции: «общая теория адаптационных реакций». Однако, как следует отметить, отсутствие в данном названии термина «неспецифические» вкупе с наличествующим прилагательным «общая» может послужить основанием для появления мнения о том, что авторами предложен вариант теории адаптации в целом. Однако, прежде всего отсутствие каких-либо данных в работах вышеуказанных авторов о механизмах формирования специфического звена адаптации (за исключением вскользь упомянутого П. К. Анохина), не дает повода воспринимать работы вышеуказанных авторов как более или менее окончательное решение всех проблем, связанных с построением как «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982 и др.] так и общей теории адаптации. Об этом свидетельствуют результаты многочисленных исследований последнего времени [Т. Н. Кузнецова, 1989; Г. А. Макарова, 1992; Т. Н. Кузнецова, С. Е. Павлов, 1996; С. Е. Павлов, 1998; Н. А. Грищенко, 1999; В. П. Пустовой, 1999; и др.]. И именно поэтому, в свете основных положений теории функциональных систем [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1975, 1978, 1980] нами [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999] предложено несколько иное название выдвинутой Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979 и др.) концепции – «теория неспецифического звена адаптации» – с нашей точки зрения не только отражающее ее суть, но и определяющее необходимость дальнейшего более полного раскрытия механизмов адаптации организма к постоянно происходящим изменениям условий его существования.

Собственно одна из основных «проблем» всех существующих сегодня вариантов «теории адаптации» [H. Selye, 1936, 1950, 1952, 1956, 1963 и др.; Г. Селье, 1960, и др; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979; Ф. З. Меерсон, 1981 и др.; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] состоит в том, что все варианты этой теории «строятся» главным образом на «неспецифической основе», фактически без рассмотрения возможных механизмов адаптации в целом. И ошибочность Г. Селье (1960) и его наиболее известных последователей [Ф. З. Меерсон, 1981 и др.; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988, В. Н. Платонов, 1988; и др.] при определении роли стресса в адаптации состоит не только в том, что, прежде всего упомянутыми авторами проигнорированы основные положения «общей теории адаптационных реакций» и еще Г. Селье (1960) разделены «неспецифическое» и «специфическое» в действующих факторах и соответственно в реакциях на них организма (Г. Селье, кстати, если уж говорить о предъявляемых ему в этом обвинениях, не разделяет неспецифическое и специфическое, а выделяет неспецифическое), а и в том, что ими не поняты и реально не рассмотрены механизмы взаимосвязи «специфического» и «неспецифического» (о взаимозависимости при стрессе неспецифических и специфических реакций говорит П. Д. Горизонтов (1980)) в реакциях организма. Более того, указанными авторами не понято, чем же определяется специфика реагирования на средовые факторы высокоорганизованного организма. Причина этого, с моей точки зрения кроется в фактическом неприятии упомянутыми авторами принципа системности в изучении целого организма, и, соответственно, непонимании необходимости определения места общего неспецифического синдрома или, что, как мы видели выше, больше соответствует истине, генерализованных неспецифических реакций в нем.

Как следует из отдельных положений теории предложенной Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979) представление о неспецифическом звене адаптации на основании только представленных выше типов реакций организма на неспецифические свойства различных раздражителей без учета отдельных характеристик собственно организма может оказаться чрезмерно упрощенным и не соответствовать истине. В качестве одной из таких характеристик авторами [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] предлагается использование оценки реактивности ЦНС и организма в целом. Идея введения характеристики «реактивность» в теорию «неспецифической адаптации» не нова. Еще H. Selye (1959) писал о том, что «давно известно, что биологические реакции зависят не только от природы вызывающего их стимула, но также и от других факторов (…), которые определяют реактивность» и «во многих случаях гормоны лишь определяют реактивность организма к тому или другому прямому действию патологического агента» [Г. Селье, 1960]. По мнению М. Г. Дурмишьяна (1960) именно «повышение реактивности часто предрасполагает к возникновению заболевания…». П. Паткаи (1970), рассматривая реактивность организма в плане ее влияния на поведенческие реакции человека, пишет: «…Отношение между активацией и эффективностью поведения может быть описано с помощью перевернутой U-образной кривой. В то время как низкий уровень активации связан с гипореактивностью и неорганизованнм поведением, состояния максимальной активации ассоциируются с гиперреактивностью и дезорганизованным поведением». «Проблема индивидуальной реактивности здорового и больного человека занимает сейчас центральное место в медицине» [А. Д. Адо, В. В. Новицкий, 1994; А. Д. Адо, 1994].

Реактивность (от лат. reactia - противодействие) - по А. Д. Адо (1994) - свойство организма как целого отвечать изменениями жизнедеятельности на воздействия окружающей среды. В зависимости от характера проявлений реактивности организма принято разделение его состояний на гипергические, нормергические и гиперергические.

Реактивность как свойство целого организма изменять свою жизнедеятельность под влиянием воздействий внешней среды включает в себя ряд частных физиологических проявлений или показателей, среди которых различают: раздражимость (свойство любой живой клетки отвечать определенным образом на изменения окружающей среды); возбудимость (понятие определяющее количественные характеристики раздражимости тканей); порог возбудимости (минимальная сила раздражителя, которая способна перевести ткань из состояния покоя в состояние деятельности); лабильность (функциональная подвижность – характеристика, определяемая реактивностью организма); хронаксия; чувствительность (способность органов чувств приходить в состояние возбуждения при минимальной силе адекватного раздражителя) [А. Д. Адо, 1994]. Следует отметить наблюдаемую в работах указанного автора (как и в работах многих авторов) тенденцию при упоминании о реактивности мгновенно «переключаться» с организменного «уровня» на «уровни» тканевые и даже клеточные, хотя, согласно мнению самого А. Д. Адо (1994) «реактивность человека и животных зависит от силы, подвижности и уравновешенности основных нервных процессов (возбуждения и торможения) в коре головного мозга». Очевидно, это определение должно позволить, говоря о реактивности организма или его систем, иметь в виду, прежде всего, реактивность центральной нервной системы (ЦНС), что в свою очередь дает возможность изучения данного физиологического феномена с использованием информации получаемой (непосредственно или опосредованно) от ЦНС [С. Е. Павлов, Н. Г. Городенский, С. Л. Шармина, 1998; С. Е. Павлов, С. Л. Шармина, Н. Г. Городенский, 1999].

А. Д. Адо (1994) приводит классификацию, согласно которой реактивность подразделяется на видовую и индивидуальную. В интересующей нас индивидуальной реактивности людей и животных различают физиологическую и патологическую реактивности (там же). Такое разделение достаточно спорно, прежде всего потому, что предполагает наличие различных «механизмов реактивности», работающих отдельно в норме и патологии, и, кроме того, согласно далее приводимым определениям, эти типы индивидуальной реактивности далее подразделяются (очевидно – по сложившейся традиции) на специфические и неспецифические формы реагирования, а согласно мнению того же А. Д. Адо (1994) и многих других исследователей, характеристики неспецифических форм реактивности во многом сами определяют характер патологии. Возрастную реактивность, выделенную А. Д. Адо, (1994), очевидно, согласно данной классификации, очевидно следовало бы отнести к физиологическому типу реактивности.

Интересно, что А. Д. Адо (1994) особое значение «в механизме реактивности» отдает гипофизу, надпочечникам, щитовидной и поджелудочной железам – т. е., фактически тем структурам, которые принимают непосредственное участие в «реализации» неспецифического звена адаптации [H. Selye, 1936, 1950, 1952, 1956, 1959, 1963 и др.; Г. Селье, 1960 и др.; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982 и др.]. И хотя А. Д. Адо (1994) в написанной им главе учебника по патологической физиологии ни словом не упоминает ни об одном из существующих вариантов «неспецифической» теории адаптации, наличие взаимосвязи описываемых им процессов с неспецифическими адаптационными процессами видна «невооруженным глазом». Отмеченная им, в частности, закономерность, свидетельствующая, о том, что воздействие какого-либо одного фактора на группу людей или животных никогда не вызывает у всех индивидуумов данной группы совершенно одинаковых изменений жизнедеятельности [А. Д. Адо, 1994], вполне состыкуется с основными положениями теории Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979). Кстати, подобное «забвение» теорий неспецифического звена адаптации достаточно удивительно еще и потому, что следующая глава книги «Патологическая физиология» [А. Д. Адо, Н. В. Клименко, 1994], посвященная рассмотрению взаимосвязи воспаления и реактивности организма, явно основана на работах H. Selye (1936, 1952 и др.) и его «прямых» и «косвенных» последователей.

Я не случайно сделал небольшое отступление в сторону рассмотрения понятия «реактивность» (с упоминанием ее «составляющих», так или иначе используемых в подавляющем числе работ, посвященных изучению адаптационных процессов в организме человека и животных), призвав в «помощники» одного из наиболее авторитетных современных патофизиологов (А. Д. Адо), «автограф» которого, кстати, в свое время нашел место в моей студенческой зачетной книжке. На мой взгляд, следовало хотя бы обозначить расплывчатость и неконкретность основных представлений о реактивности и ее механизмах, по сей день бытующих в физиологии и медицине, что, несомненно, должно предопределить в ближайшие годы рост интереса (прежде всего, видимо, в физиологии) к данной проблеме, а пока является сложным препятствием в любых попытках «объединения» механизмов реактивности с другими, волею многочисленных исследователей «изолированными» процессами в живом организме. Очевидно, именно со скидкой на эту расплывчатость и неконкретность достаточно неизменного на протяжении десятилетий представления о реактивности и следует рассматривать гипотезу Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) о механизмах взаимосвязи реактивности организма и его адаптационных реакций.

Различные адаптационные реакции (тренировки, активации, стресса), согласно свидетельству авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] в их опытах вызывались сравнительно небольшими величинами раздражителей. Вместе с тем, ими же (на основании данных собственных экспериментов и данных экспериментов других исследователей) было замечено, что значительный выход (как в сторону увеличения, так и в сторону уменьшения) за пределы этих величин в ряде случаев также приводит к одной из рассмотренных выше реакций, хотя, например, согласно стресс-теории H. Selye (1936, 1950, 1952 и др.) увеличение в несколько крат силы раздражителя (относительно величин раздражителей использованных авторами «общей теории адаптационных реакций» – Л. Х. Гаркави с соавт., 1977 - в предыдущих экспериментах) должно было бы приводить к стрессу или даже гибели лабораторных животных. Однако, согласно данным Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979) в проведенных ими экспериментах налицо была парадоксальная реакция организма, который несмотря на значительные различия в величинах воздействий мог в обеих случаях ответить однотипной реакцией, причем отнюдь не стрессовой. Согласно мнению Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) эти полученные ими и другими исследователями результаты могут быть объяснимы только с позиций выдвинутой ими гипотезы о способности организма «использовать» в своих приспособительных реакциях различные уровни реактивности (в авторской редакции – «этажи реактивности»), каждый из которых «представлен» описанной [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] триадой адаптационных реакций (реакция тренировки, реакция активации, реакция стресс). Эти триады по мнению авторов повторяются на каждом «этаже реактивности» (их не менее десяти - Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1975) и каждой из указанных реакций на любом этаже реактивности присущи общие характерные (см. выше) признаки.

Дальнейшие исследования действий различных по качеству раздражителей в широком диапазоне доз с их последовательным увеличением или уменьшением убедили по крайней мере самих авторов в том, что по мере изменения дозы раздражителей действительно происходит повторение триад адаптационных реакций [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, 1975; Е. Б. Квакина, Л. Х. Гаркави, 1975], т. е. различные абсолютные величины раздражителей могут вызывать однотипные неспецифические реакции. При этом, согласно концепции Л. Х. Гаркави с соавт. (1977), этажи реактивности (уровни реактивности), «представленные» триадами неспецифических реакций организма, разделены зонами ареактивности (о них я уже упоминал ранее).

В связи с вышеизложенным, следует отметить одну из несостыковок в «представлениях» вышеуказанных авторов, касающуюся в частности реакции «стресс», которую согласно положениям теории Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979 и др.) может «демонстрировать» организм в ответ на относительно небольшие (не «сублетальные» - как в ранних опытах H. Selye, 1936) по дозе воздействия. Не вносит ли это в свою очередь еще больших проблем в понимание сущности термина «стресс»?

Гипотеза о наличии зон ареактивности, характеризующих определенные диапазоны «отсутствия» чувствительности (или - зоны «нечувствительности») организма, в которых отсутствуют реакции организма на определенные величины раздражителей высказана еще в 1924 году Н. П. Кравковым, назвавшим эти зоны «нейтральными зонами». Позднее существование таких зон (еще одно название – «зона бездействия вещества») было подтверждено в экспериментальных работах И. П. Чукичева (1958), А. И. Венчикова (1962) и М. А. Уколовой, Г. А. Веревкиной (1971). Мне не удалось обнаружить в литературе других сведений о существовании зон ареактивности, что тем не менее не может являться основой для их отрицания. В работе Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) отмечено, что природа эффекта ареактивности абсолютно не ясна. Со своей стороны могу добавить, что мне также не удалось найти каких-либо попыток физиологического обоснованния существования таких зон в организме, хотя те же авторы «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] предполагают, что «развитие зоны ареактивности» является следствием адаптации организма (в смысле его привыкания) и связано с изменениями его чувствительности в процессе адаптации. Так или иначе, в концепции взаимосвязи реактивности и типов адаптационных реакций Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979, 1982) «зонам ареактивности» было определено вполне конкретное место.

Предложенная Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) концепция послужила отправной точкой для предположения о возможности «управления» как адаптационными реакциями, так и реактивностью организма. Согласно еще одному предположению авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982] широкое варьирование дозами воздействий как «вверх», так и «вниз» позволяет формировать различные состояния организма, характеризующиеся теми или иными уровнями энергетического обмена и неспецифической резистентности. Здесь следует вернуться к определенным, уже вскользь отмеченным мною ранее моментам. Действительно концепция о запредельном торможении вполне позволяет предположить возможность реакций организма на увеличивающиеся по силе воздействия, которые, согласно теории Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) могут в том числе вызывать изменение реактивности организма (его ЦНС). Более того при превышении повторными дозами воздействия определенного уровня организм, согласно этой концепции, должен перейти на следующий этаж реактивности (характеризующийся, кстати, согласно той же концепции, более высоким порогом чувствительности). Однако, по свидетельству самих авторов рассматриваемой теории, развивающееся во время стресса запредельное торможение ограждает организм при повторных воздействиях от необходимости реагировать на стрессоры той же и меньшей силы. Об этом же фактически говорит и Г. Селье (1960), описывая стадию резистентности стресса. Но в этом случае, очевидно, следует ожидать недопущения тем же запредельным торможением любых реакций организма на любые меньшие по силе воздействия, а следовательно, единственный в этом случае путь для организма – «вверх» по этажам реактивности с параллельным постоянным повышением порога его чувствительности. Такое предполагаемое развитие «событий», однако, не стыкуется с фактическими результатами исследований о возможности изменения (в частности - снижения) уровня реактивности организма например в периоды лечебного голодания или просто сниженной физической активности. Выводы по фактическому материалу полученному еще в исследованиях действий различных веществ И. П. Павлова (1954) (о чем, кстати, упоминают и Л. Х. Гаркави с соавт., 1977) также свидетельствуют об обратном: «Не подлежит сомнению, что дозировка имеет гораздо большее значение вниз, чем вверх. Вся штука в варьировании дозировки вниз… Вы должны обратить внимание на строгую дозировку – уменьшать дозу, а не увеличивать. Все наши «собачьи» опыты говорят за это». О повышении реактивности спортсменов в соревновательном периоде («…когда суммарные показатели стресс-нагрузки снижаются…») пишет В. А. Геселевич (1997). И, хотя Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) в одной из последних глав рассматриваемой работы говорят о том, что само запредельное торможение при отсутствии повторных стрессовых воздействий «переводит» организм на иной, энергетически выгодный организму тип реагирования (формируются реакции тренировки или активации), ряд высказываемых ими в первых главах положений в связи с вышесказанным кажется небесспорным. Аналогичные претензии можно высказать и к основанным на гипотезе о возникновении охранительного (превентивного) торможения при действии слабых по силе раздражителей [П. В. Симонов, 1962] механизмам развития стадий реакции тренировки [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977]. При этом, нет ничего удивительного в том, что возражения к ряду положений «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977] возникло именно в сфере «представлений» (по выражению Г. Селье, 1960) о происходящем процессе, поскольку подавляющее большинство разногласий в науке возникает не по поводу полученных в экспериментах фактов, а с того момента когда под эти факты «подбирается» теоретическая основа.

Сюда же можно отнести и «представление» авторов «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977] о дискретности («квантовости») происходящих в организме процессов. Основанное на не имеющей (по моему мнению) сегодня достаточных оснований для существования гипотезе о том, что живые системы работают по принципу «квантовости» [Г. Н. Крыжановский, 1973] это мнение Л. Х. Гаркави с соавт. (1977), несомненно отчасти состыкуется с их концепцией о возможности «скачкообразных» переходов с одного типа реагирования на другой или с одного этажа реактивности на другой при смене дозы раздражителя, но противоречит, в том числе, и их собственным данным и данным других исследователей, свидетельствующих об отсутствии четких границ перехода по крайней мере от одного типа неспецифической адаптационной реакции к другому. При этом отсутствует какой-либо повод думать о наличии в любой из систем организма некого «триггерного» механизма (или механизмов) для «переключения» организма из одного состояния в другое. Следует напомнить, что вопрос о реальной невозможности дискретного течения физиологических процессов в целом в организме (обратное утверждается в работах Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакиной, М. А. Уколовой, 1977, 1979; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакиной, Т. С. Кузьменко, 1998) и необходимости их искусственного выделения с целью изучения частных закономерностей происходящих процессов мною рассматривался в предыдущих главах книги. И, повторяясь, следует напомнить, что одна из основных проблем всех авторов, в той или иной степени занимавшихся адаптацией, как раз и кроется в дискретном восприятии ими частей целостных процессов, абсолютном выделении этих частей и неучтении в последующем значительного числа «дополнительных» условий, в неменьшей степени, чем рассматриваемая часть, влияющих на конечный результат процесса. Такая практика, при попытках высказывания обобщающих выводов, ведет в итоге к формированию ошибочных мнений о механизмах и сущности процесса в целом. Как частный пример сказанного можно привести в том числе и тот факт, что несмотря на то, что сами авторы «общей теории адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982] говорят об искусственности разделения неспецифических и специфических свойств раздражителей, в своих работах [Л. Х. Гаркави. с соавт., 1977, 1979, 1980 и др.] они абсолютно разделяют эти свойства в реакциях на них организма, что в конечном итоге приводит к «зацикленности» на неспецифических реакциях организма, и дальнейшему рассмотрению этих реакций как некоего отдельного не связанного ни с чем, самодостаточного процесса.

Следует также отметить, что подавляющее число исследователей (включая Г. Селье, Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакину, М. А. Уколову, Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенникову и др.) в большинстве своих работ рассматривало неспецифические адаптационные процессы в организме прежде всего с позиций их использования для повышения резистентности организма в лечении и профилактике заболеваний, что направило их силы преимущественно в этом, прикладном направлении, оставив без должного внимания собственно теорию адаптации. Эта тенденция в свою очередь во многом предопределила формирование неверных представлений (в том числе и у упомянутых авторов) о сущности и механизмах процесса адаптации организма в целом к действующим факторам среды, о чем уже говорилось в I главе.

Высказанные по ряду спорных моментов «стресс-теории» и «общей теории адаптационных реакций» претензии, тем не менее ни в коей степени не умаляют их значения в познании механизмов адаптации организма. Более того, значимость прежде всего основных, базирующихся на непреложных фактах, положений «теории неспецифического звена адаптации» [С. Е. Павлов, 2000] в изучении процессов адаптации в организме в целом несомненна. Сам факт наличия качественно различных неспецифических реакций организма на различные количественные характеристики действующих факторов, и выявление зависимости уровня метаболизма от типа неспецифических адаптационных реакций, (и, соответственно, от формирующихся вследствие этого функциональных состояний организма) и, скорее всего, – реактивности, открывают возможности для понимания механизмов течения специфических адаптационных процессов и создания общей теории адаптации.

Как нетрудно было заметить, данная глава основана на реферативном представлении в основном отдельных печатных работ творческого коллектива ростовских авторов [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова] широко известных, прежде всего, на территории бывшего Союза. Однако, мне самому хотелось бы обратить внимание на то обстоятельство, что здесь отсутствуют какие-либо упоминания о более поздних работах того же (в последнем случае – несколько измененного) авторского коллектива [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1990; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, Т. С. Кузьменко, 1998]. Эти работы не упомянуты мною сознательно по двум причинам. Во-первых, более поздние попытки авторов «общей теории адаптационных реакций» развить предложенную ими четверть века назад теорию (оставив в полной неприкосновенности ее ранее выдвинутые ими положения) на мой взгляд необоснованы и неинтересны. С другой стороны, «добытый» авторами [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982 и др.] в ранних исследованиях и частично приведенный мною здесь материал неопровержимо свидетельствует об ошибочности позиций наиболее консервативных последователей Г. Селье [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] в вопросе касающемся «неспецифического звена адаптации» [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999]. При этом у меня есть все основания считать, что уж если вышедшие небольшим тиражом работы Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979 и др.) в то время были доступны мне (еще даже не студенту мединститута), они тем более были доступны и Ф. З. Меерсону и его соратникам и последователям, написавшим упоминавшиеся в I главе труды [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] гораздо позднее, но, тем не менее, посчитавшие возможным полностью проигнорировать результаты исследований своих менее именитых коллег и тем самым лишив себя шанса сделать реальный вклад в создание работающей теории адаптации.