"Исследуй и ищи и она будет познана тобой и,
сделавшись обладателем ее, не покидай ее…"
Ветхий завет. Книга премудрости Иисуса,
сына Сирахова. Гл. 6 [28].

С «легкой руки» Клода Бернара (1878) концепция о постоянстве внутренней среды организма («это такое совершенство организма, чтобы внешние перемены в каждое мгновение компенсировались и уравновешивались» – C. Bernard, 1878), хотя и не без вполне объяснимого иннерционностью мышления, свойственного в том числе и ученым, противодействия, тем не менее, сегодня органично «влилась» во всевозможные физиологические теории. Вне всякого сомнения, этому способствовали и широко известные работы W. B. Cannon (1929, 1932), расширившего представления о постоянстве внутренней среды организма и явившегося «отцом» понятия «гомеостаз». Однако, как это обычно и случается, концепция о постоянстве внутренней среды в последующих ее различных восприятиях многочисленными исследователями (в большей степени – в медицине, и, прежде всего, в связи с попытками создания общей теории болезни) в той или иной степени гипертрофировалась, давая основания, в том числе, думать о большей, чем это есть в действительности «статичности» внутренней среды организма. С одной стороны, в настоящее время термин «гомеостаз» приобрел значение некоего обобщающего понятия, отражающего все разнообразие частных проявлений относительной стабильности биологических систем. С другой стороны, существуют попытки при обосновании пусковых механизмов фактически любых патологических процессов поставить во главу угла сдвиг ограниченного числа гомеостатических констант. Эта тенденция, кстати, (если снова вернуться к неспецифическому звену адаптации) сквозит и в «стресс-теории» Г. Селье (1950, 1952, 1960), особенно в его попытках представить едва ли не любой патологический процесс в большей степени с «неспецифических позиций» («болезни адаптации»). Собственно, любые попытки представить стресс (с сопутствующими ему «отрицательными» эффектами) в качестве единственно возможной неспецифической реакции организма и, соответственно, единственно возможного пускового звена адаптации [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.], также дают повод считать, что сдвиг гомеостатических констант так или иначе влечет за собой запуск механизмов повреждения, и, что, даже состояние повышенной резистентности, достигнутое вследствие реакции организма на действие какого-либо фактора, вызывающего сдвиг тех или иных гомеостатических констант, имеет свою «патологическую стоимость». Было бы неверным утверждать, что вышеуказанные авторы открыто отрицали саму возможность «нормальной» (протекающей без элемента повреждения) изменчивости организма, но признание стресса единственно возможной неспецифической реакцией организма на любые, превышающие пороговое значение воздействия, неминуемо ведет к выводу о патогенности любого надпорогового воздействия на организм и, соответственно, к представлению о том, что любой сдвиг гомеостатических констант может (и должен) явиться причиной запуска механизмов повреждений и непосредственной, прямой причиной проявления любого патологического процесса в организме. Даже попытки самого Г. Селье (1960, 1991) разделить стресс на физиологический и патологический («дистресс» и «эустресс»), при абсолютной необоснованности такого разделения, не могли оказать никакого влияния на следовавшие из этой, господствующей не одно десятилетие теории, явные или подразумевающиеся выводы о едва ли не пусковой роли в патологии любых гомеостатических сдвигов. Сам Г. Селье (1960), кстати, видимо достаточно «осторожно» относился к концепции «гомеостаза», предложенной W. B. Cannon (1929, 1932) и, по крайней мере, на ранних этапах своего исследовательского творчества не делал явных попыток обосновать свою теорию адаптации с этих позиций, о чем свидетельствует, в том числе и практическое отсутствие упоминаний о гомеостазе в наиболее популярной не только в нашей стране, но и, пожалуй, в мире, монографии об «общем адаптационном синдроме» [H. Selye, 1952; Г. Селье, 1960].

Несколько открывается возможность для «нормальных» (не ведущих к повреждениям) гомеостатических сдвигов в «варианте» теории адаптации («прозвучавшем» в упоминавшейся уже в I главе работе) А. А. Виру, П. К. Кырге (1983) в связи с высказанным допущением ими раздельных, изолированных реакций организма на специфические и неспецифические свойства одного и того же действующего фактора. Хотя это допущение было сделано авторами, прежде всего, для допороговых величин воздействий и в этом случае, очевидно, допускается сдвиг лишь «специфических» (по отношению к свойствам действующего фактора) констант гомеостаза. Тем не менее, и этот «вариант» не дает абсолютных оснований для предположений о возможности существования «нормальной» изменчивости организма. И совершенно логично с указанных позиций появление поистине огромного числа работ (и прежде всего - в различных областях медицины), в которых стрессорам (согласно основным положениям «стресс-теории» Г. Селье, 1952, 1960 и др.) придается одна из ведущих ролей в возникновении разнообразных патологических процессов и уже абсолютно игнорируется его (стресса) роль в собственно процессах адаптации.

Единственной из «неспецифических» теорий, допускающей возможность «нормальных» изменений в организме, являющихся результатом его реагирования на многочисленные действующие средовые факторы, следует, пожалуй, считать «общую теорию адаптационных реакций» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1982, 1990 и др.]. Только в рамках этой теории «появляются» неспецифические состояния организма, которые не сопровождаются неспецифическими повреждающими эффектами, что и дает основания говорить о возможности «нормальной» изменчивости организма.

Возвращаясь к термину «гомеостаз» [W. B. Cannon, 1929, 1932], характеризующему определенное динамическое постоянство внутренней среды организма, следует уточнить, что он сохраняет свой абсолютный смысл только в достаточно ограниченных по времени (едва ли не стремящихся к нулю) промежутках существования любого живого существа. Здесь имеется в виду не общепринятая «маятниковая” динамичность гомеостатического равновесия, как некое относительно стабилизированное состояние, связанное с наличием не только жестких, но и пластических гомеостатических констант (в связи с адаптацией жесткие и пластические константы упоминаются в том числе А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983 и В. Н. Платоновым, 1988), а прежде всего - направленные изменения в организме определенных признаков, связанные с его реагированием на определенные условия среды в рамках нормы реакции [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986]. Такой протяженный во времени процесс изменения, характеризующий уже не некое стабилизированное состояние, а стабилизированный поток получил название «гомеорез» [К. Уоддингтон, 1957, 1970]. Гомеостаз (способность к сохранению постоянства внутренней среды с использованием механизмов саморегуляции) является свойством изолированной (замкнутой) системы, работающей на принципах обратной связи, в то время как понятие «гомеорез» отражает способность организма (открытой самоструктурирующейся и самоорганизующейся системы) к ее направленной изменчивости (в рамках определенных генотипом и в соответствии со средовыми изменениями) и эквифинальному достижению конечного (оптимального) организационного состояния [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986]. В связи с этим следует упомянуть о доказательствах Л. Берталанфи (1969) неспособности замкнутых систем к эквифинальному поведению, из чего следует, что гомеостаз и гомеорез не могут быть свойствами одной и той же системы, поскольку система не может быть одновременно замкнутой и открытой. Тем не менее, это логическое противоречие успешно преодолевается в биологических системах, хотя в среде биологов и нет единого представления о том, как это происходит.

В частности, согласно мнению Р. Тома (1970), гомеостатическое состояние является частным вариантом гомеоретического. При этом высказывается предположение о существовании между ними целого ряда переходных гомеоретических состояний уменьшающейся сложности. Такой подход диктует отношение к гомеорезу как к основному и единственно имеющему значение состоянию, «поскольку абсолютно «статический» гомеостаз, полностью лишенный гомеоретических качеств, наступает только после прекращения обмена веществ, т. е. после смерти живого существа» [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986].

Л. Л. Терехов (1983) считает, что оба процесса непротиворечивы, поскольку они взаимообусловлены. Если система одновременно стремится и к равновесию и к цели, то единственным непротиворечивым для нее будет лишь такое состояние, в котором понятия равновесия и цели взаимообусловлены.

Рассмотрение и той и другой точки зрения с позиций термодинамики [А. И. Зотин, 1974, 1982] приводит к выводу о том, что, стремясь к гомеостазу, характеризующемуся минимальной теплопродукцией, биологическая система одновременно участвует в гомеорезе, причем вопреки мнению Р. Тома (1970) следует признать взаимообусловленность этих процессов [Л. Л. Терехов, 1983]. Хотя, если принять во внимание термодинамическую концепцию И. А. Аршавского (1982), который исходит из того, что каждый новый метаболический цикл приводит не к простому восстановлению «исходного» состояния, а к его организационному «улучшению», то следует признать, что «организм не скатывается вниз по термодинамическому желобу, а шагает вверх – к гомеоретическим вершинам по гомеостатическим ступеням» [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986]. В этом концепция И. А. Аршавского (1982) дополняет концепцию Р. Тома (1970) указанием возможного механизма («функциональная индукция избыточного анаболизма, автоматически возникающая при каждой очередной активности развивающегося организма» [И. А. Аршавский, 1980]; «анаболическая суперкомпенсация» [И. А. Аршавский, 1982]) взаимной обусловленности гомеостаза и гомеореза. Здесь же следует упомянуть и о имеющихся сомнениях о приложимости вообще термодинамических концепций к процессам развития [М. В. Волькенштейн, 1975, 1981], а также о других мнениях, согласно которым «противоречие между сохранением самотождественности и развития связано не столько с организацией биологических систем, сколько с нашей возможностью их познания» [Ст. Бир, 1975].

В любом случае следует принять, что «нормальная» изменчивость, является неотъемлемым свойством живого организма только в рамках законов его взаимоотношения со средой, сложившихся в процессе эволюции живой материи [П. К. Анохин, 1968, 1975, 1980], и обусловлено одновременно и гомеостатическими [W. B. Cannon, 1929, 1932] и гомеоретическими механизмами его развития [К. Уоддингтон, 1970].

В теории и практике принято разделять видовую и индивидуальную изменчивость. Хотя тот факт, что основой видовой изменчивости должна являться изменчивость индивидуальная не требует каких-либо доказательств, следует уточнить, что основой глобальных видовых изменений, рассматриваемых эволюционистами может служить лишь индивидуальная генетическая изменчивость, которая по отношению к индивидууму сама по себе ненормальна, хотя ее положительность или отрицательность всегда относительны. В настоящей работе рассматривается, прежде всего, индивидуальная изменчивость живого организма - свойство, открывающее живому организму возможность к адаптации (приспособлению) на протяжении всего его жизненного цикла - происходящая без генетических изменений, а, следовательно, согласно современным представлениям, не имеющая отношения к видовой изменчивости. Необходимо также выделять уже упоминавшуюся выше «нормальную» (в отличие от «патологической») изменчивость, отметив при этом достаточную «размытость» и лабильность границ между нормой и патологией. Здесь уместно вспомнить высказывания по этому поводу целого ряда выдающихся ученых. Так, А. И. Полунин (1856) подчеркивал, что «различие здорового и больного тела заключается лишь в разнице условий, при которых обнаруживаются законы жизни явлениями, и как бы жизненные явления ни казались различными, это различие зависит не от новых законов, но от новых условий». Примерно в тот же период R. Virchow (1859) писал: «…я все-таки пытаюсь в продолжении наших чтений доказать, что для каждой патологической формы существует физиологический образец, и что происхождение такой формы всегда может быть сведено на один из предсуществующих уже в организме образовательных процессов». Солидарен с указанными авторами и C. Bernard (1866): «…мы не в состоянии найти никакого коренного различия между природой явлений физиологических, патологических и терапевтических. Все эти явления происходят по законам, которые, будучи свойственны живой материи, тождественны по своей сути и различаются только вследствие различных условий, в которых обнаруживаются явления. Мы увидим впоследствии, что физиологические законы повторяются и в патологических явлениях». И через столетие об этом же говорит И. В. Давыдовский (1969): «…фактически нет ни одного патологического процесса, который не имел бы своего прототипа в физиологии».

Следует, очевидно, различать специфическую и неспецифическую изменчивость, хотя, как уже говорилось ранее, трудно даже представить себе возможность раздельного реагирования организма на единые, взаимосвязанные и взаимозависимые свойства отдельных раздражителей. И даже выделение того или иного свойства может «осуществляться» только с позиций представления об их теснейшей взаимосвязи и механизмах их комплексной «реализации» в целом организме.

Существует тенденция различать функциональную и структурную изменчивость систем организма и (чаще всего) их отдельных компонентов. Такое разделение, на первый взгляд, абсолютно логично и обоснованно и воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Более того, зачастую изменение функции рассматривается вне связи с изменением обеспечивающей ее структуры, или подразумевается возможность «изолированного» изменения функции в определенных границах изменчивости того или иного объекта, Таким образом, с этих позиций функция обладает большей лабильностью, нежели структура, а функциональные изменения представляют собой более чувствительную форму реакции организма, чем морфологические. В связи с этими представлениями, способность организма изменяться (приспосабливаться к внешним воздействиям) фактически лишается материальной основы и «повисает в воздухе» [Д. С. Саркисов с соавт., 1982]. Развитие электронной микроскопии, гистохимии, радиоавтографии и их использование в исследованиях позволило развеять представления о том, что в биологических системах могут иметь место «чисто функциональные», не сопровождающиеся структурными, изменения. Насколько такие представления неверны, можно рассмотреть на примере соотношения таких, казалось бы, достаточно изученных процессов как «гипертрофия» и «гиперплазия», представляющих собой частные случаи изменчивости клеток, тканей и органов живого организма.

Согласно бытующим представлениям, гипертрофия это «объемное» изменение того или иного рассматриваемого объекта живого организма без численного изменения составляющих его структур. В свою очередь, гиперплазия характеризуется именно положительным количественным изменением структурных компонентов изучаемого объекта. По R. Virchow (1859): «Все произведения этого рода подчиняются, по общепринятому обозначению, понятию о гипертрофии или, предложенному мною для тончайшего различения, понятию о гиперплазии. Гипертрофией, по-моему, должно было называть тот случай, когда отдельные составные части какой-либо ткани вбирают в себя значительное количество вещества и вследствие этого увеличиваются – причем, если одновременно увеличивается большое число составных частей, может произойти и увеличение всего органа. Так, в утолщающейся мышце утолщается каждый первичный пучок. Так, печень может гипертрофироваться единственно вследствие того, что отдельные ячейки ее приобретут значительную величину. В этом случае имеется действительная гипертрофия без развития новых элементов. От этого случая существенно отличается тот, в котором увеличение целого зависит от умножения числа составных частей. Печень, например, может увеличиться и вследствие того, что на месте нормальных клеточек образуются новые, хотя и небольшие, но в изобилии… Оба эти способа увеличения составляют два существенно различных процесса – гипертрофию простую и гипертрофию численную».

Однако, как нетрудно заметить, R. Virchow рассматривал здесь «двухуровневое», тканево-клеточное «образование», для которого приведенные различия в возможных механизмах увеличения объема ткани могут считаться абсолютными. Рассмотрение «трехуровневого» (тканно-клеточно-органелльного), «четырехуровневого» (тканно-клеточно-органелльно-молекулярного) и еще более многокомпонентных «образований» приводит к выводу о том, что «гипертрофии как увеличения чего-то однородного, цельного в принципе вообще не может существовать и что в основе увеличения любой структуры организма, в конечном счете, всегда лежит только гиперплазия составляющих ее еще более мелких структур» [Д. С. Саркисов, Л. И. Аруин, В. П. Туманов, 1982]. Действительно, гипертрофия отдельной клетки обусловлена увеличением числа ее органелл (митохондрий, рибосом, протяженности цитоплазматической сети и проч.), в основе увеличения размеров (гипертрофии) отдельных митохондрий лежит гиперплазия их ультраструктурных составляющих и т. д. Так, в эксперименте с односторонней нефрэктомией, отмечаемая внешне (при использовании обычных микроскопических методов) компенсаторная гипертрофия всегда сопровождалась фиксируемой электронномикроскопически гиперплазией [К. А. Зуфаров, 1976]. При изучении атрофии (процесса противоположного гипертрофии, относимого к «регрессивным» тканевым изменениям [S. Samuel, 1872; В. В. Подвысоцкий, 1905]) миокарда установлено, что этот процесс сопровождается сложной перестройкой внутриклеточной архитектуры, а также ультраструктурными изменениями [Л. М. Непомнящих, Л. В. Колесникова, 1980]. Таким образом, один из принципов материального обеспечения приспособительной интенсификации функций «состоит в появлении новых структур (органелл в клетках и самих клеток) соответственно уровню требуемого от органа функционального напряжения» [Д. С. Саркисов с соавт., 1982]. То есть, упомянув о «гипертрофии» и «атрофии», следует сказать о теснейшей взаимосвязи этих процессов с «функцией» и о том, что именно активность функционирования структур определяет направление и выраженность их преобразований в процессе жизнедеятельности организма. Сюда же органично «вписывается» и концепция о «взаимосвязи функции и генетического аппарата» [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988], который с моей точки зрения, учитывая и не соглашаясь с представлениями Ф. З. Меерсона (1981) и его последователей об однонаправленности процесса адаптации, гораздо более корректно представить как принцип «модуляции генома» [Н. А. Тушмалова, 1999, 2000].

Тем не менее, следует отметить одно обстоятельство, «играющее» за различение функциональных и структурных изменений на любом «уровне» организации живой материи. Здесь имеется в виду то, что интенсивность процессов биосинтеза неодинакова не только в разных клетках и в одноименных органеллах каждой клетки, например, в ее митохондриях, ядрышках и др., но даже в пределах одной и той же органеллы [Д. С. Саркисов, 1977, 1980]. Из всего числа одноименных структур одномоментно работает только их часть, в то время как другие пребывают в состоянии относительного функционального покоя. Увеличение функциональной нагрузки на тот или иной орган и его ткани приводит к увеличению числа задействованных структур (клеток, органелл и т. д.), что подтверждается результатами электронно-радиоавтографических исследований, не оставляющих сомнения в том, что «определенному уровню функциональной активности органа в каждый момент соответствует строго определенное, эквивалентное ему число интенсивно синтезирующих (обновляющихся) клеток и внутриклеточных структур» [Д. С. Саркисов с соавт., 1982]. Такая асинхронность деятельности одноименных микроструктур имеет свой биологический смысл, который, видимо, состоит в том, чтобы создать для каждой макроструктуры оптимальные условия для ее функционирования на уровне, необходимом в интересах целого организма. Это принцип работы назван законом перемежающейся активности функционирующих структур [Г. Н. Крыжановский, 1974], и может быть представлен также в виде принципа материального обеспечения приспособительных колебаний функциональной активности органов, «который заключается в том, что этим колебаниям соответствует варьирование количества активно работающих структур из числа имеющихся в норме» [Д. С. Саркисов с соавт., 1982]. Признание этого закона и принципа казалось бы оставляет интервал в котором функциональная активность отдельных компонентов и системы в целом может протекать без видимых структурных изменений в таком промежутке времени, в котором одного только включения в работу имеющихся уже структур достаточно для сохранения гомеостаза работающей системы. Вместе с тем, указывается, что даже если количество имеющихся ультраструктур при полном или преимущественном их включении в работу для выполнения требуемой функции (функций) окажется достаточным, то уже не переменная, а синхронная их работа, нарушающая упомянутый принцип перемежающейся функциональной активности и тем самым нормальное течение их физиологического восстановления, сама по себе должна сопровождаться прогрессирующим дефицитом структур и развитием дистрофии клетки [Д. С. Саркисов, Л. И. Аруин, В. П. Туманов, 1982]. Очевидно, именно синхронизация активности определенного количества структурных элементов того или иного компонента функциональной системы организма и может являться первичным пусковым моментом последующих структурных перестроек в данном компоненте системы. Следует, кроме того, предположить, что при увеличении числа рассматриваемых «уровней» «чисто функциональный» интервал изменчивости отдельных компонентов системы будет стремиться к нулю и, очевидно, согласиться с тем, что «ускорение биологических процессов в конечном счете всегда связано с соответствующим увеличением числа обеспечивающих их структур» [Д. С. Саркисов, Л. И. Аруин, В. П. Туманов, 1982], тем более, что речь может идти не только об истинной гиперплазии, сопровождающейся абсолютным увеличением числа, например, клеточных органелл, но и об увеличении числа задействованных (из уже имеющихся) компонентов «системы». Здесь же можно упомянуть и об обнаруженной C. P. Taylor (1987) закономерности, свидетельствующей о том, что максимальное потребление кислорода мышцей пропорционально массе митохондрий в этой мышце. Вышесказанное можно привести и в качестве возражения А. С. Солодкову и Ф. В. Судзиловскому (1997), предлагающим разделять физиологические реакции организма и морфофункциональные перестройки в нем (что, к слову, фактически соответствует разделению целостного процесса адаптации на «срочную» и «долговременную» [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 198; В. Н. Платонов, 1988; и др.]), и, соответственно, считать адаптацией только тот процесс, в котором присутствуют последние.

Возвращаясь, к собственно «изменчивости», следует не комментируя упомянуть о мнении П. К. Анохина (1958), который считал изменчивость «относительным, но не абсолютным характерным признаком условного рефлекса в смысле известных нам качеств приспособительной деятельности центральной нервной системы».

В качестве небольшого отступления позволю себе совершить краткий терминологический экскурс, необходимый, прежде всего, для того, чтобы отметить несовершенство и достаточную запутанность терминологической базы общей теории развития (и теории адаптации, как одной из ее составляющих – в том числе), что каждый раз при изучении любого литературного источника заставляет, прежде всего, быть более внимательным к авторскому контекстному содержанию того или иного термина. Логично ожидать попыток конкретизации указанной терминологии, но я, хотя бы на этом этапе, позволю себе избежать ответственности за дополнительное отягощение терминологической базы, и постараюсь, по возможности, не использовать любой из указанных терминов бесконтекстно. К сожалению, далее мне не удастся с такой же легкостью уйти от необходимости внесения корректив и уточнений во внутренний смысл ряда широко используемых сегодня в физиологии и медицине понятий.

Например, термин «изменчивость» не отражает в полной мере сущности одного из важнейших свойств живого организма (именно организма, как системы) меняться адекватно и в соответствии с изменениями Среды (как «внешней», так и «внутренней»). Он в значительной степени абстрактен и неконкретен и допускает безграничную возможность хаотичных изменений в организме, чего уже сам организм позволить себе не может. Несколько более удачно в этом смысле словосочетание «направленная изменчивость» [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986], хотя и оно содержит лишь «намек» на нечто «направляющее» некие изменения. Более того, все эти определения могут являться более или менее органичной составляющей термина «развитие», используемого в работах отдельных исследователей [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986], пытающихся рассматривать «протяженную» онтогенетическую изменчивость организма прежде всего с системных позиций. Термин «развитие», вне всякого сомнения, достаточно широк, но его «всеобъемлемость» ограничена возрастным (имеется в виду биологический возраст) порогом, за которым говорить уже можно скорее об «обратном развитии», хотя процессы, например, «направленной изменчивости» в смысле приспособления организма к окружающим условиям с различной интенсивностью продолжаются на протяжении всей жизни индивидуума. Кроме того, внутренний смысл термина «развитие» в большей степени отражает некий процесс подъема организма по функциональной «лестнице» (Ю. Эйдер (1998), ссылаясь на ряд авторов [В. Властовский, 1976; G. Lindgren, 1978; J. M. Tanner, 1989; H. Milicerowa, 1992; и др.], пишет о гетерохронии процесса развития различных функций организма, считая, что этот гетерохронизм предопределяется исключительно биологическими детерминантами) и игнорирует вариант «нормальной» утраты тех, или иных, приобретенных в процессе предыдущего «развития» функций организма, возможной на любом отрезке индивидуального жизненного цикла. Пожалуй, наиболее приемлемым (из используемых различными авторами) в качестве характеристики свойства организма отвечать направленными изменениями в нем в ответ на изменения Среды все-таки может считаться термин «приспособляемость» и его производные. Именно способность организма к приспособлению, реализующаяся в рамках генотипа и зависящая, в том числе и от приобретенных в процессе жизнедеятельности фенотипических признаков может считаться одним из основных свойств живого организма. Хотя, следует сказать, что в отличие от термина «развитие», термин «приспособление» не включает в себя достаточно большую часть обусловленных генотипом онтогенетических изменений организма (рост, половое развитие и проч.). Но именно способность живого организма к приспособлению лежит в основе адаптационных («приспособительных» – в переводе с английского) процессов. С другой стороны, нельзя не вспомнить, что термин «приспособление» и его производные достаточно часто применялись и применяются различными исследователями (в том числе - П. К. Анохин, 1968, 1975, 1978, 1980; и др.) для обозначения «внешних проявлений» поведенческих актов животных и людей. При этом «внутренняя работа» организма, как правило, даже не имеется в виду, или, в лучшем случае – лишь подразумевается. Такое «двуличие» указанного термина зачастую приводит авторов ссылающихся на работы других исследователей к попыткам абсолютного разделения его «внешней оболочки» с внутренним содержанием [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988] (см. I главу).

Тем не менее, именно приспособляемость организма к средовым изменениям, основанная на его способности к «направленной изменчивости» является одним из важнейших свойств живого организма, оказывающим влияние, в том числе и на его развитие.

Следует принять как аксиому то, что организм все время вынужден считаться с изменениями внешней среды и адекватно реагировать на них. Однако это реагирование не должно нарушать основных принципов его строения и функционирования. Исходя из этого, можно говорить об одновременной зависимости и независимости организма от средовых изменений, причем его независимость возможна только благодаря его реакциям на средовые изменения, призванным обеспечивать его гомеостатическое (гомеоретическое) равновесие и которые позволяют организму вести «свободную, независимую жизнь» [C. Bernard, 1878]. Эти реакции организма на средовые изменения получили название приспособительных (адаптационных). В массе приспособительных (адаптационных) реакций принято выделять так называемые компенсаторные реакции, возникающие в организме вследствие любых (совместимых с жизнью) его повреждений. «Проблема компенсаторных приспособлений всегда являлась той проблемой физиологии и медицины, в которой были видны конечные результаты компенсации, но никогда под эти результаты не была подведена какая-либо теоретическая физиологическая основа. Может быть, этим отчасти объясняется тот факт, что физиология компенсаторных приспособлений после различных нарушений функций организма не оказала значительного влияния на медицинскую практику. Последняя не имеет ни устоявшейся теории управления компенсаторным процессом, ни прогностических данных о ходе компенсации при данном виде нарушения функции и т. д.» [П. К. Анохин, 1958].

Выделение компенсаторных реакций в достаточной степени условно, поскольку в их основе лежат те же механизмы, что и в основе нормальных приспособительных (адаптационных) реакций организма (см. выше). Очевидно, именно поэтому чаще встречается словосочетание «компенсаторно-приспособительные» реакции, как раз указывающее на то, что компенсация сниженных или утерянных функций происходит по тем же законам и механизмам, что и «нормальное» приспособление к средовым изменениям. «Всякая компенсация нарушенных функций, т. е. восстановление конечного полезного эффекта, может иметь место только с мобилизацией значительного числа физиологических компонентов, часто расположенных в различных частях центральной нервной системы и рабочей периферии, однако всегда функционально объединенных на основе получения конечного приспособительного эффекта, необходимого в данный момент» [П. К. Анохин, 1958]. Здесь можно увидеть лишнее подтверждение актуальности любых исследований, дающих возможность полнее раскрыть законы и механизмы приспособительной деятельности организма, не только для физиологии, но и для медицины. Понятие о приспособлении организма к средовым изменениям шире понятия о компенсации. В то время как под первым принято подразумевать любые проявления адаптации организма, под вторым понимают только те изменения, которые обуславливают восстановление или замещение функций организма после тех или иных его повреждений. Поэтому в настоящей работе если и будут упоминаться отдельные случаи компенсаторно-приспособительных процессов и реакций организма, то исключительно в качестве подтверждения общих закономерностей его приспособительных (адаптационных) процессов и реакций.

Термин «функция» уже неоднократно «звучал» в настоящей работе, причем его внутренним смыслом, так или иначе, являлся какой-либо процесс и результат функционирования той или иной системы (включая и субсистемы – по П. К. Анохину). Но здесь крайне важно понять, что именно многочисленные функции организма являются составными элементами постоянно протекающих в нем приспособительных реакций и, что «уравновешивание организма с окружающей средой как в нормальных условиях жизнедеятельности, так и при различных болезнях, обеспечивается, в конечном итоге, всегда на основе одного и того же стандартного феномена – усиления или ослабления функций» [Д. С. Саркисов, Л. И. Аруин, В. П. Туманов, 1982]. Т. е. именно «направленное» варьирование функций организма лежит в основе формирования его гомеостатических реакций, «направленного» изменения интенсивности метаболических процессов и приспособляемости организма к средовым изменениям. Действительно, поскольку элементарные функции, грубо говоря, являются производным жизнедеятельности его тканей, а в норме никаких качественно новых тканей (а, следовательно, и – элементарных функций) в организме появляться не может, то единственное, что может делать организм, реагируя на разнообразные средовые воздействия - варьировать комбинации из стандартного набора имеющегося в его запасе функций. Таким образом, забегая вперед, следует уточнить, что компоненты любой функциональной системы это не органы и ткани (которые, к слову, «обнаруживаются» в том числе в неживом организме, но при этом самим организмом ни каким образом не могут быть задействованы), а именно функции, являющиеся производными «деятельности» тех или иных органов и тканей. «Состав функциональной системы не может быть определен каким-либо анатомическим принципом. Наоборот, самые разнообразные «анатомические системы» могут принимать участие и объединяться на базе одновременного возбуждения при выполнении той или иной функции организма» [П. К. Анохин, 1980]. При этом, следует исключить возможность существования еще каких-либо, существующих лишь в воображении авторов [В. С. Фомин, 1997; И. В. Шаркевич, А. В. Чоговадзе, Т. Г. Коваленко, Е. Л. Смеловская, 2000; и др.] «систем».

Особо следует отметить, что когда речь идет об адаптации (приспособлении) организма к каким-либо условиям, необходимо говорить именно о «направленном» варьировании самых разнообразных функций организма и о выраженности каждой из них в соответствии с «требованием» измененного гомеостаза. Говорить исключительно об усилении процессов жизнедеятельности в результате приспособления организма даже к условиям, предъявляющим к нему повышенные требования [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; А. С. Солодков, Ф. В. Судзиловский, 1997; и др.] крайне некорректно. Всегда в организме (в какой либо из его анатомо-физиологических «систем») можно найти те или иные функции, которые на фоне общего видимого повышения его жизнедеятельности будут снижены. И всегда можно найти для организма такой род деятельности, в котором наибольшее число его функций будет снижено, несмотря на то, что приспособительные изменения (адекватные этой деятельности) в этом организме будут происходить. В процессе приспособления организма всегда участвуют оба антагонистических компонента его жизнедеятельности – и усиление, и ослабление функций. При этом интенсификация одних всегда сопровождается торможением других [А. А. Ухтомский, 1951; П. К. Анохин, 1968, 1975, 1978, 1980; Д. С. Саркисов с соавт., 1982]. Тенденция связывать приспособительные изменения организма исключительно с усилением его функций [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] является, в том числе, следствием вычленения отдельных элементов из целостных приспособительных процессов и поверхностной оценки результатов этих процессов.

Из вышесказанного, прежде всего, следует, что приспособительные процессы в живом организме, обеспечивающие его гомеостатическое (гомеоретическое) равновесие, не являются какими-то особыми процессами организма, а представляют собой разнообразные комбинации его функций, всегда сопровождающихся функциональными и структурными изменениями в его системах, т. е., другими словами, все приспособительные реакции организма развертываются на принципиально единой стереотипной материальной основе [Д. С. Саркисов, Л. И. Аруин, В. П. Туманов, 1982].

Так или иначе, следует понимать, что изменчивость, рассматриваемая как свойство организма реагировать на средовые влияния функциональными и структурными перестройками его систем, в норме может реализоваться только в рамках приспособления самого организма к действию этих конкретных факторов, которое в свою очередь является неотделимым звеном его развития. Таким образом, процессам адаптации не могут быть противопоставлены процессы развития, как это делает Л. П. Матвеев (1991), но и сарказм Ю. В. Верхошанского (1998) по поводу попыток Л. П. Матвеева (1991) отдать «приоритетную роль в истолковании процесса спортивного совершенствования и сопряженных с ней феноменов» не теории адаптации, а теории развития с позиций научной логики следует признать не вполне приемлемым. В этой связи изменчивость любого органа, ткани или даже клетки может рассматриваться только с системных позиций. В противном случае неизбежно создается впечатление о самодостаточности и абсолютной самостоятельности тех или иных локальных изменений, произошедших в результате того или иного воздействия, на самом деле всегда реализующегося в целостном организме, существующем во вполне определенных условиях.

4.2 Некоторые свойства действующих факторов Среды и особенности ответных реакций организма.

Необходимость оценки свойств факторов Среды, в той или иной мере влияющих на человека очевидна. Здесь нельзя еще раз не вспомнить высказывание И. М. Сеченова (1952) о том, что «организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен; поэтому в научное определение организма должна входить и среда, влияющая на него». «Организм и необходимые для его жизни условия представляют единство» [Т. Д. Лысенко, 1948]. Причем, термин «среда» по отношению к высшим формам жизни должен рассматриваться предельно широко, охватывая все разнообразие действующих на организм факторов. Собственно «среда» - континуум всех действующих на организм в данный момент факторов, включая физические (природные), социальные и прочие. Но само существование понятия «среда» фактически невозможно без рассмотрения ее составляющих и без оценки свойств этих составляющих. И в физиологии и в медицине это было понято давно - изучению реакций организма на действие многочисленных факторов среды (в медицине преимущественно - патогенных и лечебных) посвящено такое обилие работ, что упоминание даже единичных из них не имеет большого смысла. Более того, рассмотрение здесь каких-либо частных свойств отдельных факторов Среды не только бессмысленно, но и практически невозможно. С другой стороны, попытка выделения неких общих свойств всего многообразия средовых факторов (без претензий на создание классификации) может в дальнейшем оказаться полезной для понимания механизмов течения адаптационных процессов в организме.

Прежде чем попытаться каким-либо образом охарактеризовать те или иные «средовые» факторы, следует остановиться на крайне важном обстоятельстве. Необходимо принять как аксиому тот факт, что средовые факторы «приобретают» свои характерные черты лишь с того момента, когда они начинают «взаимодействовать» с тем или иным биологическим объектом. Т. е. любые свойства, присущие любым действующим на организм средовым факторам всегда относительны. «…Характер ответных реакций организма на действие раздражителей определяется как качественными и количественными особенностями раздражителей, так и особенностями самой реагирующей системы» [М. Г. Дурмишьян, 1960]. «Действующий фактор - внешнее или внутреннее воздействие на организм - всегда рассматривается и оценивается во взаимодействии с биологическим объектом (организмом) и вне этого «взаимодействия» самостоятельной «стоимости» не имеет» [С. Е. Павлов, 1999]. При этом «абстрактное» существование самих факторов и их свойств ни в коей мере не отрицается, но с точки зрения теории адаптации любого организма к тем или иным факторам среды, те или иные их свойства приобретают свою значимость только с момента начала их действия на организм, а если быть более точным - с момента поступления информации о характеристиках действующего фактора в центральную нервную систему. Действительно, даже самые сильные морозы на любом из полюсов Земли не могут оказать никакого влияния на жителя субтропиков, не имеющего даже представления о погодных условиях в других частях света. Равно как для нас не имеет значения ни размер лежащего на дороге камня, ни какие-либо другие специфические для него характеристики до тех пор, пока этот камень, так или иначе, не начнет «действовать» на нас. Аналогично, отсутствие у конкретного индивидуума контактов с инфицированными людьми в период эпидемии (о которой ему к тому же неизвестно) любого по опасности заболевания, не приведет ни к его заражению, ни к изменению его образа жизни. Таким образом, с точки зрения теории адаптации имеют значение только те факторы Среды, которые оказывают непосредственное или опосредованное действие на организм. Только такие факторы можно называть действующими факторами.

Пытаясь ответить на этот вопрос - что же делает характеристики любого фактора среды относительными? - неизбежно приходишь к выводу, что относительность собственных характеристик любого действующего фактора определяется прежде всего свойствами организма, на который этот фактор действует. Здесь уместно вновь упомянуть расхожее словосочетание «функциональное состояние организма», употребляемое также часто, как термин «адаптация», но, в подавляющем большинстве случаев, ничего конкретно не обозначающее. Более того, в различных печатных работах [Р. М. Баевский, 1980; B. Saltin, 1985; В. А. Геселевич, 1997; Е. Б. Мякинченко, 1997; В. И. Баландин, 1999; В. П. Пустовой, 1999; В. А. Слуцкий, Д. Г. Прошин, А. М. Старшов, 1999; Е. А. Ширковец, 1999; и др.] это «определение» имеет порой настолько разнообразный смысл, что придать ему сегодня сколь либо конкретные «очертания» не представляется возможным. Тем не менее, именно «функциональное состояние организма» в его широком смысле едва ли не наравне с генотипом и фенотипом того или иного организма определяет характеристики ответных реакций конкретного живого организма на любые (внешние и внутренние) воздействия и относительность собственных характеристик действующих факторов. Это четко показано в одной из работ Б. М. Федорова (1979).

Действующие факторы Среды могут осуществлять свое влияние на организм с использованием различных «пусковых механизмов». Чаще всего, например, в физиотерапии и курортологии, где естественные и преформированные факторы среды используются в качестве терапевтических «средств», говорят о рефлекторном действии тех или иных факторов. Очевидно, здесь имеется в виду эффект от контакта действующего фактора, чаще всего, - с экстерорецепторами организма. Любые поступающие различными путями в организм вещества (в том числе - лекарственные), в свою очередь, оказывают более или менее выраженное прямое или опосредованное действие прежде всего на его энтерорецепторы. И в том, и в другом случае нельзя недооценивать роль гуморальных пусковых механизмов [Г. Селье, 1960], которые, вне зависимости от того, запускаются ли они одновременно с нейрорефлекторными или вторично, несомненно, вносят свою лепту в формирование ответных реакций организма на любое внешнее воздействие.

Так, например, различные инфекционные агенты могут проникать в организм разными путями. Их «локализация» в организме и реакции (как генерализованные, так и местные) на них организма своеобразны для действия каждого возбудителя, но одновременно и стандартны для эффектов взаимодействия тканей организма с подавляющим числом возбудителей (в качестве наиболее часто встречающегося примера таких «эффектов» можно взять воспалительную реакцию тканей в ответ на их повреждение) [Д. С. Саркисов с соавт., 1982]. Очевидно, именно этот факт в свое время и дал основания для переноса первичных представлений о генерализованной неспецифической реакции организма на стрессовые воздействия на низшие (локальный, клеточный) его «уровни» [Г. Селье, 1960; и др.]. Говоря о начальном моменте реагирования организма на действие различных инфекционных агентов, следует, очевидно, иметь в виду, прежде всего, нейрогуморальные, включающие как рефлекторные (рецепторные, нервные), так и гуморальные (связанные с гомеостатическими изменениями) пусковые механизмы.

Значительное число работ посвящено изучению роли отдельных проявлений высшей нервной деятельности человека (в частности – его эмоций) на формирование и течение в его организме патологических процессов. Среди них наиболее, пожалуй, известны работы академика Б. М. Федорова (1990, 1994 и др.). Результаты этих исследований не оставляют сомнений в важности роли эмоционального звена в формировании ответных реакций организма на те или иные воздействия. В экспериментах исследователями традиционно используются разнообразные факторы вызывающие как положительные, так и отрицательные эмоции. При этом абсолютно ясно, что сам действующий фактор никакими эмоциогенными свойствами не обладает. Эти свойства действующий фактор приобретает только в результате его эмоциональной «оценки» тем или иным субъектом, который в зависимости от целого ряда обстоятельств и придает данному воздействию ту или иную эмоциональную окраску [Х. Хекхаузен, 1986]. Так одно и то же известие у различных людей или у одного и того же человека в зависимости от обстоятельств, в которых он находится, может вызвать диаметрально противоположные эмоциональные реакции. Например, известие об увольнении с работы может вызвать тяжелейший стресс, а может - чувство удовлетворения и даже радости, в том случае если увольняемый сам желал этого, но по каким-то причинам не мог стать инициатором собственного увольнения. Именно поэтому говорить в данном случае о первичных пусковых механизмах эмоциональных реакций организма достаточно трудно, хотя, вне всякого сомнения, первичная информация о действующем факторе в любом случае поступает в организм (в его центральную нервную систему) прежде всего с помощью разнообразных «органов чувств». С другой стороны, нельзя недооценивать и роли гуморальных механизмов в формировании эмоциональных и далее – общих ответных реакций организма [L. Levi, 1972]. Более того, следует предположить, что любая реакция организма на действие того или иного фактора, вне зависимости от его характера и пусковых механизмов этих реакций сопровождается и эмоциональной реакцией на него любого высокоразвитого организма. Об этом, в частности, свидетельствуют и исследования К. В. Судакова (1980, 1987) и Б. М. Федорова (1990, 1994 и др.).

Таким образом, какой бы из действующих факторов не был взят в качестве примера для рассмотрения пусковых механизмов реагирования на них организма, и нервные и гуморальные компоненты в той или иной степени будут представлены в этих реакциях. При этом, право на приоритет нервных механизмов сегодня вряд ли вызовет сомнение у серьезных исследователей. Об этом писал и М. Г. Дурмишьян (1960) в предисловии к русскому изданию «Очерков об адаптационном синдроме» [Г. Селье, 1960]: «Существование нервно-рецепторных приборов и эфферентной, именно секреторной, иннервации эндокринного аппарата свидетельствует не только о том, что и здесь возникают инициальные возбуждения, порождающие рефлекторные акты, но и о том, что эндокринный аппарат находится под прямым контролем нервной системы. При всей важности функций эндокринной системы для организма в целом и его нервной системы мы вправе считать, что эндокринные железы фактически выступают в роли рабочих механизмов нервной системы».

По аналогии с общепринятым разделением Среды на «внешнюю» и «внутреннюю», очевидно, следовало бы выделить ее внешние и внутренние действующие факторы, соответственно, как составляющие компоненты той и другой. Однако мне не удалось найти веских оснований для такого разделения действующих факторов, поскольку ни в одном из множества проанализированных мною случаев изменений внутренней среды их нельзя было считать абсолютно первичными. Здесь следует упомянуть и о мнении отдельных авторов о необоснованности выделения понятия «внутренняя среда организма» [Л. П. Матвеев, 1999], с чем можно согласиться при условии принятия ранее приведенного в настоящей работе высказывания И. М. Сеченова (1952) о необходимости введения в «научное определение организма» влияющей на него среды. Т. е., фактически, может быть, следовало бы говорить о единой «системе» «организм-среда». Тогда, перефразируя и расширив известный тезис – «мы есть то, что мы едим» - можно получить: «мы есть то, в чем мы существуем». Причем, в условиях российской действительности двусмыслие этого определения не делает его менее точным. И все-таки мы вынуждены говорить и о внешней и о внутренней среде организма, хотя бы и в том случае, когда вспоминаем о гомеостатическом (гомеоретическом) равновесии последней.

Существующая тенденция разделять внешние и внутренние действующие факторы по их «первичной» локализации также не может быть абсолютно обоснована. В качестве доказательства этого утверждения можно привести пример симбиотического существования в организме как нормальной, так и условно патогенной и патогенной флоры, которая вне организма более или менее длительно существовать не может, но, тем не менее, не является анатомической его частью, а, следовательно не может быть абсолютно «причислена» к внутренней среде организма. С другой стороны, такая существующая в симбиозе с живым организмом флора может органично вписываться в функциональные образования (системы) организма. Типичным примером здесь может служить кишечная микрофлора. Не являясь анатомической частью организма, она, тем не менее, является его неотъемлемой функциональной частью и вписывается в «систему» пищеварения как ее полноправный взаимосодействующий [П. К. Анохин, 1975, 1980 и др.] компонент. Не исключено, что в основе деления действующих факторов на внешние и внутренние могут лежать именно «функциональные» принципы. То есть, к внутренним действующим факторам, согласно этому, следует относить любые компоненты функциональных систем организма, что с учетом сеченовского определения организма достаточно «рискованно» (попытки решения вопроса с указанной точки зрения может привести к достаточно неожиданному изменению соотношения в «списке» внешних и внутренних действующих факторов).

Вместе с тем, с практической точки зрения разделение действующих факторов на внешние и внутренние не лишено смысла. Так, борьба с отдельными патологическими состояниями, например - с аллергией, может быть основана именно на таком разделении и заключаться в простом удалении аллергена из «списка» действующих на организм средовых факторов. В «рецепте» долгожительства в древнем трактате "Джуд Ши" среди многих советов крайне интересен один: «не бывай там, где ты можешь погибнуть». Здесь налицо рекомендация исключить внешние опасные для жизни действующие факторы из средового окружения своего организма. Утепляясь при выходе на улицу в зимнее время мы фактически пытаемся, хотя бы частично, исключить действие на организм низких температур, которые, вне сомнения, могут быть отнесены к внешним действующим факторам.

Любой организм всю свою жизнь находится в условиях непрерывного действия одновременно или последовательно «включающихся» внешних и внутренних факторов. При этом непрерывные внешние воздействия в той или иной степени перекрывают друг друга своим раздражающим влиянием, а следовательно, процессы, вызванные ими в мозгу, взаимодействующие на более или менее коротких отрезках времени, имеют возможность вступать в химическое и функциональное взаимодействие друг с другом [П. К. Анохин, 1968]. В связи с этим, очевидно, следует разделять действующие на организм факторы и по критерию «сложности» их действия на организм. Было бы крайне просто, обозначив ряды действующих факторов, умозаключительно разделить их на две группы - простые и сложные действующие факторы среды. Но такое разделение должно быть обоснованным. Не исключено, что его базой может являться концепция о постоянстве внутренней среды организма [С. Bernard, 1878] и ее гомеостатическом равновесии [W. B. Cannon, 1929, 1932]. В соответствии с основными постулатами этой концепции можно предположить, что действие «простых» факторов должно вызывать сдвиг одной или нескольких (не превышающих определенного числа) гомеостатических констант, а действие сложных факторов - приводить к количественно (имеется в виду число констант) более выраженным изменениям в организме. Разделение действующих факторов на «простые» и «сложные» может быть осуществлено и на основании «однотипности» или «разнотипности» рецепторного аппарата организма, через который тот или иной фактор осуществляет свое воздействие на организм. Так факторы вызывающие инициацию одного типа рецепторов (тепловых, холодовых, тактильных и т. п.) могут быть отнесены к «простым», а, соответственно, факторы первично инициирующие при их действии на организм различные типы рецепторов будут отнесены к «сложным» действующим факторам.

По аналогии с вышесказанным и следуя традициям, сложившимся в сегодняшней «системной» физиологии и медицине, можно было бы представить, что разделение на «простые» и «сложные» действующие факторы может быть произведено на основании их отношения к одной или нескольким «субсистемам» (по П. К. Анохину, 1968, 1975, 1978, 1980 и др.) организма. Так гомеостатические сдвиги вызываемые действующим фактором, например, только в «системе» кровообращения при таком подходе позволяли бы относить этот фактор к «простым» действующим факторам. Соответственно, гомеостатические сдвиги в нескольких подобных «системах» организма должны были бы свидетельствовать о действии на организм «сложного» фактора. Однако, попытки встать на эту позицию в разделении действующих факторов Среды на «простые» и «сложные» неизбежно приводят к признанию возможности «отдельного» функционирования в организме «систем» кровообращения, пищеварения, дыхания и проч., что «было бы нонсенсом в физиологии» [П. К. Анохин, 1968]. Но и рассмотрение реакций организма на действие как «простых», так и «сложных» факторов с внесистемных позиций по нашему мнению [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999а,б,в] невозможно.

Бытующее представление о составе «сложных» действующих факторов на основании простого суммирования «простых» действующих факторов Среды так же не может иметь абсолютных оснований. Необходим повод для объединения «простых» действующих факторов в «сложные», каковым могут являться их пространственно-временные взаимоотношения, которые должны быть отражены в целостных реакциях организма на действие такой «суммы» «простых» факторов. Вместе с тем, любые попытки изучения какого-либо «сложного» действующего на организм фактора приводят к выводу о том, что всегда возможно логическое «разложение» этого фактора на его «простые» составляющие. «…Во всех наших опытах постоянно существует банунгс-рефлекс, или суммационный рефлекс» [И. П. Павлов, 1949]. Но эти «простые» факторы в случае, если они являются составляющими более сложных, всегда определенным образом взаимосвязаны и эта взаимосвязь выявляется в специфической реакции организма на этот «сложный» комплекс воздействий. Подобная взаимосвязь «простых» действующих факторов в «сложном» должна быть в достаточной мере жесткой и определяться, прежде всего, их временными (длительностью действия самих «простых» факторов и «промежутками» между действием этих факторов - при этом нельзя исключить и возможность их «наложения» друг на друга) и пространственными параметрами. «Пространственно-временные соотношения - неизбежный фундамент, на котором первичная жизнь приобретала свои приспособительные свойства вплоть до высшего этапа эволюции – человека» [П. К. Анохин, 1968].

Каждый действующий на организм фактор, вне зависимости от степени его сложности обладает присущими только ему специфическими чертами. Но каждый такой фактор обладает еще и неспецифическими чертами, которые определяют выраженность (силу) их специфического действия на организм, при учете временных параметров являющуюся основой ее отдельных производных (например - интенсивности действия того или иного фактора). При определенных условиях (при одномоментности – «наложении» - действия на организм всех или части составляющих «сложный» фактор компонентов) возможно простое суммирование неспецифических составляющих «сложного» действующего фактора. Тем не менее, в большинстве случаев такое элементарное суммирование неправомочно, поскольку гетерохронное развертывание реакций организма на более или менее протяженное во времени и в пространстве действие «сложного» фактора (или на составляющие его компоненты – «простые» факторы) происходит на фоне динамических изменений функционального состояния организма, в связи с чем меняются и относительные характеристики (в том числе - неспецифические) компонентов «сложного» действующего фактора. Типичным примером «сложного» действующего фактора является любой, более или менее сложный поведенческий акт животного или человека. С этим утверждением должны быть солидарны и последователи Ф. З. Меерсона (1981) и Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988), априори принимающие целостный поведенческий акт в качестве единого фактора воздействия, но, при этом, опирающиеся в своих исследованиях лишь на его неспецифическую составляющую (здесь имеется в виду, например, «физическая нагрузка», величина которой наиболее часто выступает в экспериментах в качестве основной характеристики фактора воздействия).

В большинстве работ посвященных изучению приспособительных процессов организма человека и животных [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; К. В. Судаков, 1980, 1987; Б. М. Федоров, 1990, 1994; А. С. Солодков, Ф. В. Судзиловский, 1997; и др.] принято абсолютно выделять какой-либо действующий на организм фактор и считать его единственным. Это связано, прежде всего, с устоявшимися десятилетиями представлениями о реакциях организма на действие «разрозненных» факторов и принципами проведения исследований в этой области физиологии, которые отчасти состыкуются с мнением П. К. Анохина (1975) о возможности «использования» в качестве моделей для изучения целостных процессов организма его отдельных «систем» (кровообращения, пищеварения и проч.). Но, кстати, при этом упускается, что использование в эксперименте таких «моделей» предъявляет повышенные требования к выбору действующего фактора. Он должен быть максимально специфичен по отношению к изучаемой «системе» и по возможности - предельно «прост». В противном случае результаты исследований приводят, например, к выводам об отсутствии изменения резистентности организма при использовании в тренировке нагрузок анаэробной направленности [Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988]. Подобные выводы как раз являются следствием автоматического перенесения результатов исследования искусственно выделенной в организме «системы» на целостный организм и неучтения, как правило, «сложных» свойств действующего на организм в эксперименте фактора. Причем, что касается уровней «сложности» факторов, используемых в экспериментальной работе, то, как бы экспериментатор не пытался свести этот уровень к минимуму в случае с высокоорганизованными биологическими субъектами это крайне сложная задача. В любом эксперименте, связанном даже с простейшим изменением условий существования человека или животного, помимо реакций изучаемой «субсистемы» всегда реагируют и другие «субсистемы» организма. Так реакции на физические нагрузки организма животного или человека не ограничиваются только реакцией его сердечно-сосудистой системы. Более того, например, эмоциональные реакции испытуемых на нагрузку (или ее насильственное ограничение) могут в зависимости от целого ряда условий иметь различные качественные и количественные характеристики, и, вследствие этого, значительно и в достаточной степени вариативно влиять в том числе и на функциональное состояние, например, сердечно-сосудистой системы [Б. М. Федоров, 1990] и видоизменять ее реакции на проводимые воздействия, а, соответственно и - результаты эксперимента. Но традиция «изолированного» изучения реакций искусственно выделенной «системы» в ответ на искусственно же «выделенный» действующий фактор привела к тому, что действие всех других «простых» и «сложных» одновременно действующих на организм факторов просто не принимается во внимание. Тем не менее, в реальных, в том числе и лабораторных, условиях практически невозможно найти пример, когда на целостный организм действует какой-либо единичный фактор. Еще И. П. Павлов (1903) писал о том, что «обыкновенно в нашем поведении мы реагируем не одиночно, а комплексно, соответственно всегда сложному составу нас окружающей обстановки». Можно вспомнить и о многочисленных опытах на животных с изменением обстановочной афферентации [П. К. Анохин, 1968]. М. Франкенхойзер (1970) пишет: «В реальных условиях стимулы создающие стрессы, не следуют, как правило, друг за другом, отделенные четким интервалом. В лаборатории мы можем также работать с комбинированными стрессорами. Очень интересно попытаться определить, каким образом взаимодействуют различные стрессоры: эффекты их воздействия могут соединяться в процессе простого суммирования, они могут уничтожать друг друга или же (что более вероятно) взаимодействовать другим, более сложным образом». Несколько позднее Н. Н. Лившиц с соавт. (1973) в своих исследованиях сравнивают изолированное и комбинированное действия вибрации и ионизирующей радиации. Комплексное воздействие гипокинезии и повышенного содержания кислорода изучается в работе Б. И. Абидина, В. И. Белкина, В. В. Кустова (1976). Л. М. Мамалыга (1980) пишет, что «в большинстве случаев … организм подвергается не раздельному, а комбинированному воздействию факторов среды». Однако, нетрудно заметить, что и в вышеупомянутых случаях «комбинируются» и «комплектуются» выделенные средовые факторы, а не все факторы среды в тот или иной момент действующие на организм. Вместе с тем, и в реальных, и в экспериментальных условиях всегда налицо «суммация» всех (и «простых» и «сложных») действующих на организм факторов.

Наиболее ярко показана возможность «суммационного» действия факторов различной природы Н. Е. Введенским (1892, 1952). Им же установлено, что факторы различной природы, действуя на реагирующий субстрат, могут изменять его лабильность, «функциональную подвижность» и тем самым в корне преобразовывать реакцию организма на действие «основного» стимула. Целый ряд авторов [Г. М. Франк с соавт., 1966; В. В. Антипов с соавт., 1972; Г. В. Федотовских с соавт., 1972; А. В. Кирилличева с соавт., 1973; Н. Н. Лившиц с соавт., 1973; Апанасенко З. И., 1973, 1976; Р. И. Юй с соавт., 1975; Б. И. Абидин с соавт., 1976; и др.] изучавших физиологические аспекты комбинированного действия средовых факторов, отмечает, что получаемый при этом эффект в большинстве случаев существенно отличается от результатов раздельного действия раздражителей. Более того, как показано еще А. А. Ухтомским (1951), в механизме доминанты также ясно выступает значение побочных раздражений.

Как уже говорилось выше, было бы неверно представлять себе процесс «суммации» действующих факторов в виде простого арифметического действия, особенно если учитывать крайне важное наблюдение, свидетельствующее о том, что «в разных случаях суммационные эффекты и подкрепляющие действия осуществляются в рамках различных функциональных звеньев организма и на разных его уровнях» [М. Г. Дурмишьян, 1960]. Очевидно, механизмы взаимодействия различных «простых» и компонентов «сложных» действующих факторов отраженные в ответных реакциях на них организма более сложны. Об этом говорит и тот факт, что даже такой, явно повреждающий фактор, как ионизирующая радиация, в крайне малых, подпороговых дозах, не вызывающих заметных эффектов, может привести к резким сдвигам в реакциях организма, если сочетать ее с действием крайне малых, видимым образом не действующих доз других факторов [М. Г. Дурмишьян, 1960]. Более того, логично предположить, что как таковых «простых», изолированно действующих факторов реально просто не существует. На первый взгляд данное утверждение может выглядеть достаточно спорным, но если вспомнить, что мы говорим именно о действующих на организм факторах с их относительными характеристиками, находящими отражение исключительно в целостных системных реакциях на них организма, то становится понятно, что дело обстоит именно так. Здесь же уместно вспомнить «обуславливание» о котором говорил Г. Селье (1952, 1960), но его объяснения феномену «извращенных реакций» организма вполне укладываются в русло тенденции разделять и выделять действующие факторы, которая может быть легко объяснима, прежде всего, отсутствием реально системных позиций, как у него самого, так и у большинства современных исследователей, занимающихся проблемами адаптации [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; А. С. Солодков, Ф. В. Судзиловский, 1997; и др.].

На самом деле, любой вновь появляющийся в окружающей организм среде действующий фактор находит свое «место» в комплексе всех других действующих в этот момент на организм факторов, составляющих сложную «систему» средового воздействия на данный организм, которая, в свою очередь и получает свое отражение в его всегда системных ответных реакциях. В лабораторных условиях, при проведении экспериментальных исследований, как правило, стараются добиться определенной стандартизации «обстановки», что с определенной натяжкой, в случае абсолютной адаптированности к данной «обстановке» лабораторного животного или участвующего в эксперименте человека, может быть принято за некий «нулевой» уровень реагирования. Но, введение в эту сформировавшуюся стабильную «систему» любого нового раздражителя дестабилизирует ее. Составляющие ее действующие факторы, начинают строить новые «взаимоотношения» между собой, которые отражаются в характере реагирования на них организма и в результате этой «перестройки» искусственно выделенный из этой «системы» новый действующий фактор может приобретать самые непредсказуемые черты. Но эти его новые «черты» не могут быть приписаны исключительно ему. Эти свойства, отраженные в реакциях организма на действие комплекса факторов - свойства конкретного данного комплекса и только так они и могут оцениваться.

Однако, вышесказанное не дает оснований для отрицания существования «простых» действующих факторов. Они существуют, но действуют на организм всегда комплексно (эти «комплексы» по сути близки к «сложным» действующим факторам, но при этом, в отличие от них, характеризуются неустойчивой, способной изменяться «внутренней» структурой), и даже в случае абсолютной адаптированности к ним организма в подавляющем большинстве составляют основу той афферентации, которую П. К. Анохин (1958, 1968, 1975, 1980 и др.) назвал обстановочной. Нет повода считать, что простое наличие комплекса «простых» действующих факторов уже объединяет их в «систему» и позволяет говорить об этом комплексе как о «сложном» действующем факторе. Кстати, термин «система» здесь достаточно условен, поскольку сами по себе факторы Среды реально ни в какую систему не объединяются, существуя в Среде по большей части разрозненно, хотя при этом нельзя отрицать и взаимозависимость существования отдельных средовых факторов. Основанием для объединения в систему действующих на организм факторов Среды являются целостные системные реакции самого организма на строго упорядоченное и повторяющееся действие комплекса средовых факторов. Т. е. именно системные реакции организма являются тем, что реально «объединяет» постоянно действующие или повторяющиеся, упорядоченные во времени и пространстве «простые» и «сложные» средовые факторы, создавая тем самым цепи сложных действующих факторов. «...Внешний раздражитель, вступая в форме возбуждения в центральную нервную систему, распространяется отнюдь не линейно, как это постулирует классическая рефлекторная теория. Он непременно вступает в тонкие взаимодействия с другими афферентными возбуждениями, имеющими другой функциональный смысл, и только в зависимости от синтеза всех этих афферентаций создаются условия для формирования целенаправленного действия» [П. К. Анохин, 1980]. Можно предположить, что именно повторяющееся действие неизменного в течение более или менее длительного времени комплекса упорядоченных (во времени и в пространстве) «простых» факторов, отраженное в системных реакциях организма на действие этого комплекса является необходимым условием формирования «сложных» действующих факторов. В свою очередь, никогда не повторяющийся комплекс «простых» действующих факторов не в состоянии сформировать в организме стойкую «автоматическую» систему реакций на воздействие этого комплекса. Оценивая значение для эволюции живых существ характера действия средовых факторов П. К. Анохин (1968) писал, что хотя, «некоторые из неповторяющихся воздействий внешнего мира могли, конечно, иметь какое-то существенное значение для организма - разрушительное или благотворное. Первичный организм мог противостоять их внезапному действию с помощью уже имеющихся у него возможностей или разрушиться. Однако эти воздействия для него были бы всегда внезапными, новыми, никогда не испытывавшимися». Другими словами, формированием единого системного ответа на комплексно действующие факторы организм стремится автоматизировать систему своих ответных реакций на действие данного комплекса, переводя эти реакции из разряда «непривычных» (но совсем не обязательно - стрессовых) в разряд «привычных». И именно этот «переход» составляет «внутреннее содержание» и смысл адаптации, являющейся основой онтогенетического развития организма. Данное положение крайне важно для понимания механизмов адаптации организма к комплексно действующим факторам, составляющим основу поддерживающего и стимулирующего звеньев развития.

Но и отраженный в реакциях организма «несистематизированный» комплекс «простых» и «сложных» действующих факторов, требует комплексных же (системных), пусть и одноразовых, ответов организма. В противном случае следует допустить возможность одновременного доминирования в организме множества функциональных систем, что противоречит и основным положениям теории доминант А. А. Ухтомского (1952) и теории функциональных систем П. К. Анохина (1935, 1958, 1968, 1975, 1978, 1980 и др.).

Однако, в связи с этим обнаруживается одно из противоречий в «общей теории адаптационных реакций» Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакиной, М. А. Уколовой (1977, 1979), связанное с выдвинутым этими авторами предположением о возможности двунаправленного - в пределах «лестницы» реактивности – «движения» организма на основе представлений о «раздельном» реагировании организма на действующие факторы. Основываясь на вышесказанном, следует предположить, что обстановочная афферентация формирующая в организме определенный уровень его неспецифического реагирования на «обстановочные» воздействия при присоединении к данным воздействиям любого по силе сверхпорогового действующего фактора может лишь усиливаться, изменяя реактивность организма в единственном направлении. Только изменение в меньшую сторону суммарного объема всех (включая обстановочные) воздействий в состоянии «развернуть» вектор изменения реактивности в обратную сторону (о чем свидетельствуют, в частности исследования Р. П. Стекловой (1968)). В этом случае с «неспецифических позиций» не находится объяснений результатам, полученным Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979) в опытах с «двунаправленным» изменением реактивности лабораторных животных с применением адаптогенов. В дальнейшем мне хотелось бы вернуться к изучению этого крайне интересного и важного с практической точки зрения вопроса.

В связи с анализом «общей теории адаптационных реакций» Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакиной, М. А. Уколовой (1977, 1979, 1982; 1990 и др.) в III главе говорилось о разделении всех действующих факторов по их неспецифическим свойствам. Следует напомнить, что в концепции указанных авторов все «раздражители» делятся на слабые, средней силы и сильные. Очевидно, могут существовать градации этих основных типов неспецифических воздействий. Так сильные раздражители могут быть разделены на «чрезмерные», «сублетальные» и «летальные». Более того, вряд ли можно серьезно рассматривать тезис о четкой разграниченности реакций организма на воздействия разной силы (а именно это следует из работ авторов вышеупомянутой теории). Скорее можно думать о плавных переходах одного типа реакции организма в другой, что достаточно легко себе представить, взяв в качестве характеристик каждого из указанных типов реакций [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1982; 1990], например, характерные для них уровни и соотношения глюкокортикоидов и минералокортикоидов. Говоря об основной оцениваемой в этой теории характеристике воздействий («сила»), гораздо логичнее, видимо, использовать термин «доза» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1982], подразумевая необходимость учета, в том числе и временного параметра действия того или иного «раздражителя», и его количественных соотношений в комплексе действующих на организм факторов. Как и все другие характеристики действующих факторов, их неспецифические характеристики относительны, т. е. определяются характером реакций (выраженностью изменений) организма на их неспецифическое действие. Это положение крайне важно и диктует необходимость оценки исследователем типа неспецифической реакции организма на то или иное воздействие (а если быть более точным, то всегда – на тот или иной комплекс воздействий - С. Е. Павлов, 1999).

Резюмируя сказанное, следует сделать вывод, что любые попытки классифицировать действующие факторы по тем или иным признакам вряд ли будут абсолютно успешны и реально факторы Среды («простые» и «сложные») всегда действуют комплексно, что обуславливает «комплексный» системный ответ на эти воздействия живого организма. Хотя с практической точки зрения разделение и выделение действующих факторов порой обоснованно и необходимо, для выяснения реальных механизмов адаптации необходимо понимать невозможность такого разделения. Значительная часть ошибочных выводов в связи с результатами полученными в экспериментальных работах по изучению влияния различных действующих факторов на живой организм связана именно с широко распространенной тенденцией искусственно «разделять» и «выделять» действующие на организм факторы Среды. «Экспериментатор фиксирует все свое внимание на особенностях отдельного условного раздражителя, в то время как мозг животного постоянно охватывает всю совокупность афферентных раздражений, идущих к его органам чувств как от условных раздражителей, даваемых экспериментатором, так и от любого компонента всей обстановки эксперимента в целом» [П. К. Анохин, 1975]. Это не значит, что собственные свойства каждого из действующих факторов перестают иметь какое-либо значение. Напротив, «формирование» любого комплекса действующих факторов (с его специфическими и неспецифическими характеристиками) основывается на специфических и неспецифических свойствах каждого из составляющих этот комплекс фактора. В качестве простейшего примера можно взять приготовленный поваром мясной бульон, вкусовые характеристики которого будут зависеть от соотношения сортов мяса, из которого этот бульон был сварен, его концентрации, специй и количества соли в него добавленных. Вряд ли кому-то придет в голову мысль о возможности выделения составляющих этого бульона и оценки его вкусовых качеств в целом по характеристикам единичных компонентов. На вкусовые качества бульона влияет весь комплекс его составляющих. При этом, недостаток или избыток (доза) каждого будет влиять на вкусовые качества конечного продукта, в связи с требованием к которому потребителя все его компоненты должны быть оптимально сбалансированы. Необходимо понять, что изменение какого-либо параметра любого компонента «сложного» действующего фактора влечет за собой изменение характера реакции организма на действие этого фактора и, соответственно, вызывает совершенно другую уже (по качественным, количественным, а, скорее всего – и по тем и по другим характеристикам) реакцию организма.

Возможен вариант, когда превалирование того или иного компонента в комплексе может быть расценено как абсолютное. В том же примере с бульоном минимальное присутствие основных компонентов и чрезмерный объем соли может быть с натяжкой представлен как исключительно солевой раствор. Однако, и в этом случае вкусовые характеристики такого «бульона» будут разниться от таковых истинно солевого раствора. Попытки же выделить содержащиеся в нормальных количествах основные компоненты, приравнять их к некоему «нулевому» уровню и далее обращать внимание лишь на «концентрацию соли» абсолютно необоснованны. Причем бульон здесь выступает в качестве примера элементарно сложного «действующего фактора», все более простые составляющие которого «суммируются» и оказывают фактически одномоментное действие на потребителя данного продукта. Более сложные примеры действия комплексных факторов, компоненты которых включаются гетерохронно, будут рассмотрены далее в связи с системным анализом поведенческих актов человека.

И, прежде всего, следует понимать, что различные качества любого раздражителя - механические свойства, температура, химический состав и проч. – «представляют собой именно сенсорную интеграцию, а не какую-то гомогенность рецепторных импульсов» [П. К. Анохин, 1968]. Каждое воздействие уже в своей рецепторной части, имеет интегральный состав, и потому, несмотря на кажущуюся гомогенность раздражения, центральная нервная система получает комплекс последовательных импульсов различного физиологического качества.

История науки о системах имеет достаточно древние корни. Начало разработки системных принципов знаний следует отнести еще к античным временам. Уже греческий мыслитель Дионисий Галикарнийский (30 г. до нашей эры) говорит о «целостной системе тел». Показателен тот факт, что изначально изучение системных принципов организации мира являлось прерогативой философии. Так, Б. Спиноза, находился на позициях, согласно которым сама природа и свойственные ей принципы организации являются аспектами единого целого. Позднее В. Лейбниц высказывал мнение, что часть выражает целое, поскольку именно благодаря целому эти части существуют. Крайне важное уточнение удалось внести в эту концепцию Г. Гегелю, утверждавшему, что каждое отношение, связывающее элементы, является их частью. Согласно мнению Э. Канта, само научное знание есть система, в которой целое главенствует над ее частями [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986].

Необходимость системного подхода в науке осознавалась и отечественными учеными. Еще до начала «системного бума» Г. Грузинцев (1928) писал: «…мы можем наметить два пути изучения: от элементов к системе или от системы к элементам. Второй путь и характерен для той точки зрения, которую я назвал системной. …как бы ни был сложен или как бы ни был прост объект, вопрос его полного изучения непрерывно связан - согласно этой точки зрения - с другим вопросом: об отыскании той системы, без изучения которой невозможно изучение этого объекта. …с системной точки зрения синтез или объединение знания не только является его целью, но есть необходимое условие возможности знания, которое мы считаем для нас приемлемым». При этом «...организм есть саморегулирующаяся система (точнее, машина), в высшей степени саморегулирующаяся система, которая сама себя поддерживает, сама себя исправляет, сама себя уравновешивает и даже сама себя совершенствует» [И. П. Павлов, 1932].

В том случае, когда целью исследования является раскрытие наиболее общих законов организации (организация - совокупность процессов или действий, ведущих к образованию и совершенствованию взаимосвязей между частями целого - В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986) материи, роль системного анализа особенно велика. Наибольшее число попыток построения общего учения об организации зафиксировано в ХХ веке. Одной из первых таких попыток явилось создание «всеобщей организационной науки» (тектологии) [А. А. Богданов, 1927]. Позднее обобщенный подход А. А. Богданова к проблемам организации получил развитие в работах N. Winer (1954) и Л. Берталанфи (1969). Однако, одним из наиболее значительных вкладов в общую теорию систем явилось создание П. К. Анохиным (1935, 1958, 1968, 1975, 1980 и др.) теории функциональных систем, высоко оцененной в том числе «отцом кибернетики» N. Winer (1954).

Сегодня можно считать более или менее сформированными основные направления следующих системных исследований: общей теории систем, системного подхода, системного анализа. Общая теория систем связана с попытками создания универсальных концепций, способных играть роль науки о системах любого типа; задачей системного подхода является выражение принципов и понятий современных исследований на уровне единой общенаучной методологии; системный анализ связан с разработкой научного инструментария, позволяющего решать практические задачи по анализу и конструированию систем и управлению ими [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986]. При этом, наука о системах имеет междисциплинарный характер с неограниченными возможностями практического приложения.

Современные медицина и физиология сегодня уже не могут развиваться дальше, не используя в качестве одного из своих инструментов системного подхода. Более того, громадный диапазон рассматриваемых этими науками вопросов свидетельствует о безнадежности несистемных позиций. Однако, несмотря на то, что понятие «система» сегодня абсолютно привычно, все еще не закрыт вопрос о том, насколько приемлемо при биологическом исследовании объяснение, полученное с помощью системных понятий [М. Месарович, 1971]. Считается, что интерес к теории систем сегодня связан преимущественно с постановкой вопросов. Число же принципиальных ответов пока невелико [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986]. К тому же анализ многочисленных печатных работ по физиологии и медицине явственно отражает «досистемность» одних и ложную «системность» других исследовательских подходов [N. Wolanski, 1975]. Дж. Клир (1983) считает, что в этом отражены трудности перехода от одномерной к двумерной биологии.

Даже в научном языке смысловое содержание термина «система» сегодня настолько вариативно, что порой трудно понять, что же имеет в виду тот или иной исследователь, говоря о системах. Понятно, что система должна состоять из каких-то элементов, но при этом, в отличие от несистемных образований, эти элементы должны быть упорядоченно взаимосвязаны. На основании данного представления В. П. Войтенко и А. М. Полюхов (1986) определяют систему «как целостный комплекс взаимодействующих элементов вместе с их свойствами и отношениями». Согласно их же мнению, «вопрос о том, что есть система и где расположены границы, отделяющие ее от остального мира, решается в зависимости от того, кто, как и для чего изучает систему» [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986]. Вышесказанное по своему уникально, поскольку отражает современную общую тенденцию в формировании «индивидуальных» системных подходов бесчисленного множества исследователей. Но именно в таком подходе и кроются основы той «ложная системность», о которой писал N. Wolanski (1975). Реально существующая система не может зависеть от представлений о ней того или иного исследователя, и подчиняется общим законам работы систем, сформировавшимся в процессе эволюции жизни на Земле в соответствии с общими законами мироздания, поскольку «уже первые формы живого вещества и примитивные живые существа были неминуемо «вписаны» в основные законы пространственно-временных соотношений и потому эти законы стали абсолютными факторами приспособления живой материи к внешнему миру» [П. К. Анохин, 1968].

Именно П. К. Анохин (1935, 1958, 1968, 1975, 1980 и др.) является автором наиболее «реалистичной» теории систем, позволяющей не просто осуществлять «постановку вопросов» [В. П. Войтенко, А. М. Полюхов, 1986], но и получать принципиальные ответы. Таковой теорией стала его теория функциональных систем, краткое (реферативное) представление которой в данной работе состоялось во II главе. Тем не менее, здесь мы вновь вынуждены вернуться к данной теории в связи с необходимостью оценки ряда ее положений и некоторого уточнения зон ее «влияния».

Функциональная система по П. К. Анохину (1935) это - законченная единица деятельности любого живого организма, состоящая из целого ряда узловых механизмов, которые обеспечивают логическое и физиологическое формирование поведенческого акта. Согласно другому его же определению, функциональная система организма - это комплекс нервных образований с соответствующими им периферическими рабочими органами, объединенными на основе выполнений какой-либо вполне очерченной и специфической его функции [П. К. Анохин, 1968]. С моей точки зрения наиболее приемлемым для физиолога, занимающегося изучением целостных реакций организма на всегда комплексные средовые воздействия является определение, согласно которому функциональная система - это избирательное интегративное образование целого организма, создающееся при динамическом формировании любой качественно (специфически) очерченной деятельности целостного организма [П. К. Анохин, 1975] .

Функциональная система - разветвленный морфофизиологический аппарат, который обеспечивает как эффект гомеостаза, так и саморегуляции. «Функциональная система использует всевозможные тонкие механизмы интеграции и направляет течение всех промежуточных процессов до получения конечного приспособительного эффекта и до оценки его достаточности включительно» [П. К. Анохин, 1968].

К основным признакам функциональной системы как интегративного образования П. К. Анохин (1958) относит следующие:

Поскольку «надводная часть» интересов автора настоящей работы лежит, прежде всего, во временном промежутке связанном с внеутробным, постнатальным развитием индивидуума, следует сразу же остановиться на последнем из рассмотренных выше признаков функциональной системы.

Согласно мнению П. К. Анохина (1968) абсолютным и категорическим условием выживания любого новорожденного «является требование полноценности жизненно важных функциональных систем новорожденного к моменту рождения». Причем, каждая из этих систем должна включать в себя следующие, созревшими к моменту рождения звенья: «а) специфические рецепторные аппараты, воспринимающие воздействия экологических факторов, б) проводниковые аппараты, доставляющие периферическую информацию к центральной нервной системе, в) центральные межнейрональные (синаптические) соотношения, определяющие наиболее ответственный участок интегрирования полноценного акта, г) совокупность периферических рабочих аппаратов с их нервными окончаниями (органные синапсы), позволяющие получить рабочий эффект системы, д) совокупность афферентных аппаратов, в сумме обеспечивающих обратную афферентацию о степени успешности данного жизненно важного приспособительного действия новорожденного, т. е., иначе говоря, информацию о всех параметрах полученного результата» [П. К. Анохин, 1968]. Более того, любой живой организм в момента появления на свет должен «обладать» такими функциональными системами, которые обеспечили бы ему выживание в тех конкретных условиях, в которых ему суждено было родиться. Так, вылупившиеся из яиц морские черепашки должны непременно и как можно быстрее добраться до воды, в которой они будут в большей безопасности, чем на суше и что даст им шанс на выживание. Отсутствие или недоразвитие у них функциональной системы «движения» однозначно лишило бы их этого шанса. И вместе с тем, природа не выдвигает столь жестких требований, например, к человеческому детенышу, на протяжении достаточно продолжительного периода находящегося под опекой родителей. П. К. Анохин (1968) отмечает, что «…на фоне созревания различных структур организма в процессе эмбрионального развития начинают выделяться своим ускоренным ростом и дифференциацией те структуры, которые обеспечивают готовность новорожденного данного вида животных к выживанию в специфических для него условиях существования». Однако, следует заметить, что разрозненная структурная «готовность» организма, обусловленная его внутриутробным генетически запрограммированным развитием не является условием рождения живого организма. Эти структуры, помимо всего прочего, еще должны и согласованно (при этом необходим согласующий фактор) функционировать. Но, вполне очевидно, что наличие даже согласованно работающих систем «кровообращения», «дыхания» и прочих подобных «систем», которые в этом случае лишь в абсолютной сумме могли бы быть с достаточной натяжкой названы «системой минимального жизнеобеспечения», не могло бы удовлетворить вышеуказанному требованию адекватности ответных реакций новорожденного организма, поскольку запросы реальной окружающей любой организм среды всегда значительно выше тех, которые могли бы быть обеспечены элементарным «растительным» существованием любого организма. Равно как трудно себе представить любой простейший поведенческий акт живого существа (как только родившегося, так и вполне развитого) без участие этой «базовой» системы («системы минимального жизнеобеспечения»), компоненты которой являются неотъемлемыми составными частями любой целостной функциональной системы организма. Поэтому тем более маловероятно, что П. К. Анохин (1935, 1958, 1968, 1975, 1980 и др.), говоря о функциональных системах организма, имел в виду лишь тот «субсистемный» уровень, на котором сегодня принято «системно» анализировать получаемые в исследованиях результаты [Ф. З. Меерсон, 1981; Б. М. Федоров, 1982; К. В. Судаков, 1980, 1987; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; А. С. Солодков, Ф. В. Судзиловский, 1997; и др.]. Речь могла идти, прежде всего, о функциональных системах целостных поведенческих актов живого существа, приводящих к конкретным, важным для его жизни приспособительным результатам, которые, в свою очередь, были бы невозможны при отсутствии или недоразвитии любой из упоминаемых в этих многочисленных работах «субсистем».

Как уже сказано выше, простое наличие «системы минимального жизнеобеспечения» организма не может гарантировать ему выживания в даже минимально агрессивных условиях среды. Только возможность непрерывного развития организма, постоянное усложнение (а по сути - создание новых, более сложных) систем обеспечивает ему адекватное приспособление к средовым условиям на различных этапах его постнатальной жизни. Так, можно думать, что ребенок рождается с уже готовой функциональной «системой движения», однако, хаотичные движения новорожденного по большей части не ведут к каким-либо приспособительным (в поведенческом смысле) эффектам и результатам, а, следовательно, не являются следствием включения какой-либо функциональной системы [С. А. Парастаев, О. А. Лайшева, Б. А. Поляев, К. А. Бажев, 1999]. Аналогично, тремор конечностей неврастеника не может быть принят за свидетельство работы некой функциональной системы «движения», из чего следовало бы сделать вывод о том, что абстрактное совершение индивидуумом внешней работы еще не является свидетельством того, что эта работа совершается в рамках функциональной системы. Очевидно, именно понимание этого позволило П. К. Анохину (1968) говорить, что по своей физиологической сути принцип функциональной системы занимает пограничное положение между проблемой целостности организма в ее широком понимании и аналитическими исследованиями физиологии. В случае с новорожденным функциональные системы «движения» появляются как следствие целенаправленного развития его двигательной активности на основе получения конкретных приспособительных (в широком смысле) результатов. И так же, как бесконечно число возможных результатов поведенческих актов, бесконечно и число «создаваемых» организмом функциональных систем, которые как архитектурные физиологические образования включают в себя «огромное многообразие отдельных компонентов, отличающихся друг от друга по сложности строения, тканевой принадлежности и химической специфике» [П. К. Анохин, 1980].

Согласно мнению П. К. Анохина (1968), перечисленные ранее признаки функциональной системы в основном «сводятся к способности функциональной системы пластично и динамически перестраиваться в отношении внутрисистемных процессов без потери конечных приспособительных результатов действия». Это его утверждение требует отдельного анализа.

Во II главе я уже приводил предложенную П. К. Анохиным (1968, 1975) универсальную схему функциональной системы. В этой схеме центральным пунктом является конечный результат «деятельности» системы. Как утверждает автор теории функциональных систем, от этого конечного результата и от его колебаний будет зависеть динамическое поведение всей функциональной системы [П. К. Анохин, 1968]. Вторым узловым механизмом системы в приводимой схеме является наличие рецептора, который по своим триггерным свойствам должен быть точно приспособлен к параметрам данного результата. Конечный результат системы и его рецепторный аппарат составляют центральную пару, «которую надо непременно вскрыть, если речь идет об анализе интегративных образований» [П. К. Анохин, 1968]. Отмечено, что именно рецепторная часть функциональной системы является наиболее консервативным образованием, способным достаточно длительное время удерживать постоянство полученного результата. «Это значит, что знаменитое выражение Клода Бернара «постоянство внутренней среды» надо отнести не к самой «внутренней среде», которая как раз имеет тенденцию к значительным флюктуациям, а к рецепторным аппаратам, которые воспринимают изменения этой среды и через центральную нервную систему включают или выключают различные дополнительные механизмы, поддерживающие постоянство отдельных компонентов внутренней среды» [П. К. Анохин, 1968]. И, вполне возможно, именно изменчивость в течение жизненного цикла рецепторного аппарата организма является одним из узловых механизмов обеспечивающих его гомеорез [К. Уоддингтон, 1970]. Таким образом, «в состав функциональной системы входят по крайней мере две категории физиологических механизмов, с весьма различными физиологическими свойствами. В одну из них входят механизмы, обладающие крайней консервативностью (рецептор системы) и относительной консервативностью (результат)» [П. К. Анохин, 1958]. Другие же узловые механизмы системы по П. К. Анохину (1968, 1975, 1980), а именно средства достижения приспособительного результата, обладают весьма широкой пластичностью и способностью к взаимозамене.

П. К. Анохин (1968, 1975) различает несколько типов функциональных систем с различной степенью изменчивости, и, соответственно - с различной возможностью менять свою структурную основу и пластично использовать различные отделы центральной нервной системы. Так, например, по П. К. Анохину (1968), функциональная система, обеспечивающая передвижение тела в пространстве, может иметь чрезвычайное многообразие по составу центральных и периферических (мышц) компонентов. Он считает, что, имея возможность достичь одного и того же пункта различными способами - прыжками, на двух ногах, на четвереньках и, наконец, как это, например, делали крысы в опытах Lashley, достигая кормушки бочкообразным движением (Lashley, 1930) - мы во всех этих случаях используем одну и ту же функциональную систему (функциональную систему движения), которую он наделил фактически неограниченным свойством лабильности. Приняв эту точку зрения, следует извиниться перед В. Н. Платоновым (1988), необоснованно, в этом случае, обвиненным мною (I глава) в неправильном восприятии как раз анохинского принципа пластичности функциональных систем. Тем не менее, В. Н. Платонов все-таки не прав. И не прав он здесь, видимо, вместе с П. К. Анохиным, нарушившим один из собственных принципов формирования функциональных систем, а именно принцип детальной оценки всех параметров полученных результатов. Правда в представленном выше примере есть небольшая «лазейка», которая могла бы, в данном случае оправдать автора теории функциональных систем. Причиной ошибочных представлений П. К. Анохина о чрезмерно расширенных им пределах лабильности («пластичности» - в редакции автора теории функциональных систем, но именно термин «лабильность» в большей степени отражает те свойства, которыми П. К. Анохин наделяет функциональные системы) функциональных систем явилась, прежде всего, упрощенная оценка собственно конечного результата работы функциональной системы, хотя как раз сам он и пишет о том, что «результаты действия только тогда станут реальным фактом, допускающим их научный анализ, когда в каждом отдельном случае будут перечислены максимально полно все те параметры результатов, которые в своей совокупности определяют афферентную информацию о полученных данных. ... Именно параметры результатов информируют мозг о полезности совершенного действия и составляют в целом обратную афферентацию, т. е. своеобразный афферентный интеграл, афферентную модель результатов» [П. К. Анохин, 1980]. В примере с тем же опытом Lаshly (1930) единственной задачей как для здорового животного, так и для животного с ампутированными конечностями являлась задача получения любым путем корма из кормушки. Поскольку оба животных в разрозненных экспериментах с этой задачей справились и был сделан вывод о том, что в обоих случаях использовалась одна и та же функциональная система – система «движения». Но элементарное усложнение опыта с использованием, например, конкуренции в получении пищи (даже и из двух кормушек, одинаково доступных для обеих крыс) привело бы, скорее всего, к тому, что животное с ампутированными конечностями не получило бы своей порции пищи (она была бы съедена более, по понятной причине, проворной «конкуренткой»). В данном случае отсутствие конечного результата было бы налицо и свидетельствовало бы о том, что, в попытке получить пищу, второй крысой была вынужденно «использована» отличная от «нормальной» функциональная система, которая, по сути, другой функциональной системой и является. Аналогичные результаты любой исследователь может получить в эксперименте с «участием» той же крысы-ампутанта и использованием различных препятствий, ни в коей мере не мешающих достижению конечного результата здоровой крысой. В связи с этим, следует предположить, что границы лабильности любой функциональной системы напрямую зависят от жесткости параметров конечного результата ее «работы». Т. е., если параметры конечного результата деятельности той или иной функциональной системы не будут достаточно жестко определять сам результат, то лабильность самой системы будет предельно широкой.

Но, вполне очевидно, что сам П. К. Анохин (1968, 1975, 1980) не заметил данной взаимосвязи, наделив любые функциональные системы свойством практически безграничной лабильности. Об этом свидетельствует и его уже приводимое мною во II главе высказывание о том, что «…никакое описание физиологических свойств какой-либо аналитической детали центральной нервной системы не может быть взято за основу понимания интегративной деятельности нервной системы. Как целостное образование любая функциональная система имеет вполне специфические для нее свойства, которые в целом придают ей пластичность, подвижность и в какой-то степени независимость от готовых жестких конструкций различных связей как в пределах самой центральной системы, так и в масштабе целого организма» [П. К. Анохин, 1958]. На самом деле, организму отнюдь не безразлично какой ценой он получает тот или иной результат. Принцип минимальности затрат усилий для получения того или иного результата главенствует в живой природе. А следовательно, для организма важно не только какой результат получен, но и то, как он получен. Таким образом, в определение функциональной системы должны быть введены не только все параметры конечного результата ее работы, но и параметры процесса, который приводит к конкретному конечному результату.

К пониманию вышесказанного можно прийти «с другой стороны». Даже самый простой «приспособительный акт» человека и животного можно искусственно разложить на поистине бессчетное число составляющих его промежуточных (двигательных и проч.) актов или этапов (по П. К. Анохину, 1958, 1968, 1975, 1980 и др.). Вполне очевидно, что каждый такой промежуточный акт или этап будет сформирован на основании получения некоего промежуточного, но достаточно конкретного результата. Причем, пространственно-временные параметры, связывающие эти промежуточные результаты должны быть предельно жестки - в противном случае произойдет «сбой» в работе целой системы, который, в этом случае для получения конечного результата, (если это еще будет возможно) должен быть компенсирован включением каких-то дополнительных «звеньев» (что в целом приведет к созданию новой системы – С. Е. Павлов). Сам же П. К. Анохин (1968) пишет: «…малейшее расхождение во времени вступления различных компонентов в действие может повести к полной дезинтеграции процессов в масштабе целой функциональной системы и к потере конечного приспособительного эффекта». Извлечение из системы любого ее компонента или введение нового так или иначе отразится если не на самом «общем» конечном результате, то как минимум - на его параметрах, или на параметрах деятельности системы, что будет свидетельствовать о «построении» уже другой функциональной системы. Не одно и то же - идти за водой к колодцу во дворе и за три километра к роднику, хотя по П. К. Анохину конечный результат - наличие воды в доме - будет обеспечен одной и той же функциональной системой. При этом, необходимость мультипараметрической оценки результата деятельности функциональной системы [В. А. Шидловский, 1973, 1978, 1982] и введения в ее определение параметров процесса ни в коей мере не умаляет гениальности теории П. К. Анохина (1935, 1968, 1975, 1980), а лишь конкретизирует понятие «функциональная система», лишая ее неоправданно широкой «структурно-функциональной» лабильности и делая ее более жесткой и «привязанной» к структурным образованиям организма, а, следовательно - более реальной. Вместе с тем, предлагаемая мною «привязанность» ее компонентов (функций) к структурным образованиям организма не соответствует представлениям о функциональном элементе, включающем в себя определенную территорию клеток, которые обеспечиваются сосудистой системой и объединяются в функциональном отношении системой иннервации [А. М. Чернух, П. Н. Александров, О. В. Алексеев, 1975].

Фактически мультипараметрическая оценка результата деятельности функциональной системы [В. А. Шидловский, 1973, 1978, 1982] и введение в ее определение параметров процесса достижения конечного результата как уже говорилось дает возможность разбить этот процесс на сколь угодно мелкие составляющие (элементы функциональной системы), каждый из которых так же как и целостная функциональная система будет иметь свой системообразующий фактор – промежуточный (по отношению к конечному результату целостной функциональной системы) результат. Такое представление о структуре функциональной системы в случае ее «стирания торможением» [Ф. З. Меерсон, 1981] открывает реальную возможность для адаптации организма в том числе и к «неполноценной» (с точки зрения стремления к получению ранее запланированного конечного результата) деятельности. Более того, подобная «неполноценная» деятельность также будет представлять собой функциональную систему, но уже другую («неполноценную») систему с другим (опять-таки «неполноценным») конечным результатом, а, следовательно и адаптационные процессы и их результаты в этом случае будут иметь свои специфические особенности. Данный подход, помимо прочего, позволяет избежать возможности допущения ошибочного мнения, что функциональная система способна «существовать» лишь там, где получен конкретный запрограммированный результат и обусловить, в том числе, непрерывность процесса адаптации.

К слову сказать, и спор П. К. Анохина (1968, 1975, 1980 и др.) с его многочисленными оппонентами по поводу постулируемой ими иерархичности любой системы проигрывается великим физиологом в том случае, если остаться на его позициях по поводу едва ли не абсолютной лабильности («пластичности» - П. К. Анохин) функциональных систем. С этой точки зрения периферические компоненты системы приобретают вторичное значение, поскольку они могут быть заменены другими без потери конечного приспособительного результата. А, следовательно, центральные механизмы системы главенствуют над всей системой и иерархичность построения самой системы абсолютна. Однако мнение по этому поводу самого автора теории функциональных систем вполне конкретно: «...употребление термина уровни («интегративные уровни», «структурные уровни», «иерархия систем» и др.) ... находится в абсолютном противоречии с понятием «система». ... Ни в одной концепции уровни не обладают какой-либо функциональной архитектоникой. ... Как способ соединения уровней, так и механизмы, удерживающие единство всей архитектуры целого, естественно, не могут быть найдены» [П. К. Анохин, 1978]. Соответственно, следует признать равноценность каждого компонента системы и тот факт, что «ликвидация» или замена любого компонента системы ведет к формированию уже принципиально новой системы на основании получении нового (с учетом всех параметров – В. А. Шидловский, 1973, 1978, 1982) полезного результата.

Следовательно, следует четко представлять, что все компоненты функциональной системы равноценны, и исключение любого компонента функциональной системы ведет к невозможности получения конечного конкретного результата ее работы (с присущими ему параметрами), а, следовательно к «ликвидации» данной системы и, если это возможно, к ее замене другой функциональной системой, ведущей к получению похожего, но все-таки иного по своим параметрам результата. Собственно, «смысл системного подхода состоит именно в том, что элемент или компонент функционирования не должен пониматься как самостоятельное и независимое образование. Он должен пониматься как элемент, чьи оставшиеся степени свободы подчинены общему плану функционирования системы, направляемому получением полезного результата. Компонент должен быть органическим звеном в весьма обширной кооперации с другими компонентами системы» [П. К. Анохин, 1978]. Таким образом, возвращаясь к вышеупомянутой лабильности («пластичности») функциональной системы, можно сказать, что ее границы определяются с одной стороны параметрами конкретного конечного результата, а с другой - параметрами процесса, благодаря которому данный результат был получен. Соответственно, изменения как самого результата работы той или иной системы и его параметров, так и изменения параметров процесса, благодаря которому был получен конкретный результат, всегда свидетельствуют о формировании принципиально иной функциональной системы. Следовательно, не может существовать функциональной системы движения «вообще» (как и функциональных систем «прыжка», «плавания», «ходьбы», «бега» и проч.), как это преподносится сегодня [В. Н. Платонов, 1988; С. А. Парастаев, О. А. Лайшева, Б. А. Поляев, К. А. Бажев, 1999; и др.]. Существуют функциональные системы конкретных, с конкретными параметрами результата и процесса двигательных (и более широко - поведенческих) актов, которые, в свою очередь могут становиться компонентами бесчисленного множества более сложных поведенческих актов со своими параметрами результата и процесса. В связи с этим каждая функциональная система уже приобретает конкретные физиологические очертания с достаточно жесткой (в рамках, определенных ее лабильностью) структурой. Именно поэтому квалифицированные спортсмены имеют максимальные значения потребления кислорода в том виде локомоции, в котором они тренируются [E. L. Fox, D. K. Mathews 1981; R. T. Withers, V. M. Sherman, J. M. Miller, D. L. Costill, 1981], у одних и тех же испытуемых максимальное потребление кислорода, достигаемое в ступенчатом тесте меньше, чем тот же показатель - в тесте «удержание критической скорости" [D. W. Hill, C. S. Williams, S. E. Burt, 1997], а при выполнении спортсменами неспецифических для них упражнений максимальное потребление кислорода у них ниже даже при большей мышечной массе, участвующей в работе [Е. Б. Мякинченко, 1997]. В. П. Савин (1985), изучавший «взаимозависимость показателей физического развития с показателями отдельных разновидностей техники передвижения на коньках» квалифицированных хоккеистов приводит данные, свидетельствующие о фактическом отсутствии корреляций (r=0,046) в беге на коньках по прямой линии с показателем бега без коньков. По свидетельству В. А. Геселевича (1991, 1997) у высококвалифицированных спортсменов «…показатели физической работоспособности имеют значительно меньшую тесноту связи с … уровнем специальной подготовленности, по сравнению с неспортсменами». Н. Ж. Булгакова с соавт. (1996) пишут о том, что при сравнительной оценке показателей функции внешнего дыхания у пловцов во время плавательного и велоэргометрического тестирований в первом варианте тестирования (более специфичном для указанных спортсменов) «отмечается гиповентиляция» (разница - 20-45%), а показатели максимального потребления кислорода у пловцов, получаемые при плавательных тестированиях выше, чем при беге на тредбане или «работе» на велоэргометре. Л. Л. Головина с соавт. (1998), изучавшие эффекты тренировок на выносливость у детей дошкольного возраста, на основании двигательных тестов и сравнения их результатов у мальчиков и девочек делают вывод, что, в частности, «силовой компонент» («силовые показатели мальчиков в большей степени повышаются в процессе тренировок…») у детей в незначительной степени используется «в процессе выполнения бега на выносливость и на скорость». По свидетельству А. Б. Трембач, В. В. Марченко (2000) «направленность силовой нагрузки одинакового объема у тяжелоатлетов … существенно влияет на электрическую активность мышцы плеча». Все вышесказанное свидетельствует об абсолютной специфичности функциональных систем и «используемых» конкретными системами компонентов, что, в свою очередь, предопределяет бесперспективность и бессмысленность использования в спортивной медицине, физиологии и педагогике для оценки уровня тренированности традиционных [R. J. Shephard, 1975; E. M. Haymes, A. L. Dickinson, 1980; Я. М. Коц, 1982; С. Б. Тихвинский, С. В. Хрущев, с соавт. 1980, 1991; А. В. Чоговадзе, Л. А. Бутченко, с соавт., 1984; В. Л. Карпман с соавт., 1987; В. Л. Карпман, З. Б. Белоцерковский, И. А. Гудков, 1988; И. В. Аулик, 1990; Л. М. Белозерова, А. Б. Сиротин, А. И. Янеев, 1999; В. А. Слуцкий, Д. Г. Прошин, А. М. Старшов, 1999; А. И. Головачев, Э. Л. Бутулов, Н. Н. Кондратов, П. Б. Богданов, В. Л. Потоцкий, Н. Г. Власов, 1999; и др.] и, тем более, - разработки новых [Р. С. Суздальницкий, И. В. Меньшиков. Е. А. Модера, 2000] неспецифических (по отношению к соревновательной деятельности спортсмена) методов тестирования. Также становится понятным, что проблема компенсации утерянной в результате заболевания или повреждения организма функции может быть решена либо абсолютным восстановлением поврежденных компонентов, либо созданием новой функциональной системы, способной более или менее адекватно восполнить потерянное. Отсюда - понимание невозможности сегодня компенсации в полном объеме тех или иных абсолютно утраченных по какой-либо причине функций организма, что явственно следует из клинического опыта.

В связи с вышесказанным следует ответить на вопрос: чем же тогда определяется уровень лабильности той или иной системы? Поскольку рецепторный аппарат по П. К. Анохину (1968) абсолютно жесткое, а результат – относительно (зависящее от параметров) жесткое образование, то «носителями» лабильности, как им же отмечено, могут являться компоненты функциональной системы. Однако, при достаточной жесткости параметров промежуточных и конечного результатов лабильность функциональной системы обеспечивается не изменением, ее макроструктурного состава, а зависит, прежде всего, от пределов в которых промежуточными и конечными результатами «позволено» изменяться ее микроструктуре. Таким образом, здесь мы приходим к выводу что лабильность или жесткость любой сформированной функциональной системы определяется в большей степени лабильностью или жесткостью промежуточных и конечного результатов ее деятельности и способностью ее компонентов изменяться адекватно требованиям системы.

Вместе с тем, «совершенно очевидно, что конкретные механизмы интеграции, связанные с определенными структурными образованиями, могут менять свою характеристику и удельный вес в процессе динамических превращений функциональной системы» [П. К. Анохин, 1968]. В связи с этим следует вспомнить о свойстве функциональной системы изменяться в процессе своего формирования и признать, что на начальных этапах своего формирования функциональная система обязательно должна быть в достаточной степени лабильна. В противном случае окажется невозможным перебор множества всевозможных сочетаний исходно «свободных» компонентов с целью поиска единственно необходимых формирующейся системе. В то же время сформированная функциональная система всегда должна быть предельно жестка и обладать минимумом лабильности. Следовательно на разных этапах своего формирования функциональная система будет обладать различными уровнями лабильности, а сам процесс формирования любой функциональной системы должен сопровождаться сужением пределов ее лабильности, определяемых уже исключительно параметрами промежуточных и конечного результатов. Здесь, справедливости ради, следует упомянуть о мнении, согласно которому «болезнь – качественно новая стадия адаптации, характерным свойством которой является нарастание необратимости за счет утраты пластичности функциональных систем» [Г. И. Царегородцев, В. П. Алферов, 1976], и которое указывает на определенную связь патологии и пластичности функциональных систем. В несколько более ранней публикации А. П. Сорокин (1975) говорит, что именно лабилизация системы «…повышает устойчивость к воздействующим факторам». Вопрос лишь в том, что авторы указанных работ подразумевают под термином «функциональная система».

4.4. Теоретические основы адаптации.

Нельзя сказать, что необходимость системного подхода в изучении адаптационных процессов организма абсолютно отрицалась занимавшимися этой проблемой исследователями. Например Ю. Н. Бордюшков (1974) в развитие учения П. К. Анохина (1935, 1968, 1978, 1980 и др.) о функциональных системах предложил ввести «понятие о такой суперсистеме, как функциональная система адаптации, которая обеспечивает повышение резистентности организма». Очевидно, с ним в той или иной степени солидарны А. Солодков (1990) и А. С. Солодков, Ф. В. Судзиловский (1997), говорящие о «специальной функциональной системе адаптации». Термин «функциональные системы организма» встречается в работах Ф. З. Меерсона (1981) и Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988). В. Н. Платонов (1988) помимо приведения в своей монографии отдельных положений теории функциональных систем (со ссылкой на П. К. Анохина, 1975), в одном из случаев (в качестве примера лабильности функциональных систем) даже пишет о функциональной системе проплывания спортсменкой соревновательной дистанции. В необходимости использования системного подхода в практической медицине в наши дни уверены отдельные физиологи [К. А. Лебедев, И. Д. Понякина, 1994]. Обсуждаются преимущества системного подхода в биомеханике [Ф. К. Агашин, 1977; В. А. Ковалев, 2000].

Но, ни лежащая в общепринятом «неспецифическом русле» изучения адаптации и вполне логично не нашедшая применения «системная» концепция Ю. Н. Бордюшкова (1974), ни «субсистемные» по форме, но разрозненно аналитические по сути исследования Ф. З. Меерсона (1981, 1984 и др.), Ф. З. Меерсона и М. Г. Пшенниковой (1988), А. С. Солодкова и Ф. В. Судзиловского (1997) и др., ни отдельные ссылки на теорию функциональных систем В. Н. Платонова (1988), попытавшегося использовать существующую «неспецифическую» теорию адаптации в прикладной области (теории спортивной тренировки), ни более поздние работы отдельных авторов, пытающихся выйти в рассмотрении проблем адаптации на целостный, системный уровень, - не могут быть оценены как хоть сколь либо удачные. И основная причина этих неудач – все та же «ложная системность» [N. Wolanski, 1975; Дж. Клир, 1983], а, вернее, реальное отсутствие системности в позициях этих исследователей. Поэтому, прежде чем приступить к рассмотрению собственно системных основ и механизмов адаптации, следует уточнить ряд немаловажных моментов.

В работах значительного числа физиологов, в той или иной связи изучавших поведенческие реакции животных отмечается приспособительный характер их действий. Более того, отдельными авторами (в том числе - П. К. Анохин, 1958, 1968, 1975, 1980 и др.) постулируется, что любое действие животного носит приспособительный характер и направлено на удовлетворение тех или иных его нужд. «Окончательная форма поведенческого акта или избирательного … поведения (motivation) связана с … внутренней средой организма или, образно выражаясь, с его «нуждой» на данный момент» [C. Richter, L. Wilkins, 1940]. В теории «мотивированного поведения» [E. Stellar, 1954; N. E. Miller, 1959; Х. Хекхаузен, 1986 и др.] говорится, что в поведенческих реакциях животного имеет место, прежде всего, внутренне сформировавшееся под влиянием гуморальных или нервных факторов состояние, которое и побуждает животное на поиски адекватного для данного состояния стимула. Очевидно, то же самое можно сказать и применительно к Человеку, являющемся по сути животным, которое либо в результате эволюции, либо по каким-то другим причинам оказалось на «высшей ступени» иерархической лестницы материальной жизни на Земле. При этом, практически любые его действия можно представить как попытку приспособления, результат которой, в отличие от результатов действий «низших» животных, может быть направлен не только на себя, но и на других членов общества. Очевидно, именно социальная направленность человеческой деятельности и является одним из факторов выделяющих его из других классов животных, обитающих на Земле. Действительно, достижение любого результата целенаправленной человеческой деятельности должно служить удовлетворению потребностей самого индивидуума или окружающего его социума, но и в этом, последнем случае, даже исключив его материальную заинтересованность, практически всегда можно обнаружить настойчивую необходимость удовлетворения тех или иных специфических для человека личных потребностей. Так спортивные состязания на любительском уровне могут показаться абсолютно бессмысленными и, более того – «ущербными» (например - в материальном плане), но они в состоянии удовлетворить для кого-то - страсть, для кого-то - тщеславие, для кого-то - любопытство. В остальном даже самая сложная человеческая деятельность преимущественно является средством удовлетворения тех же простейших потребностей, которые мы наблюдаем у животных, находящихся на низших ступенях эволюции. В этом отношении они (животные), кстати, «честнее» человека, поскольку их потребности по большей части ограничены рамками необходимого и, соответственно, - чаще всего реально удовлетворимы.

Однако, упоминание здесь о поведенческом акте как о приспособлении к неким внутренним и внешним потребностям человека и животного отнюдь не связано ни с социологическим, ни с философским рассмотрением данной проблемы. Нас интересует, прежде всего, ее физиологический аспект. Собственно необходимость более подробного рассмотрения данной проблемы в настоящей работе возникла в связи с бытующим сегодня выделением «простых» и «сложных» действующих на организм факторов среды (см. выше) и необходимостью уточнения используемой сегодня в теории адаптации терминологической базы.

Рассматривая относительно простые случаи поведенческих актов животных, мы приходим к выводу, что, действительно, в большинстве случаев все они, так или иначе, связаны с удовлетворением тех или иных их (животных) потребностей, а если использовать физиологическую лексику - с нормализацией нарушенного по каким-либо причинам гомеостатического равновесия организма. Это происходит вне зависимости, удовлетворяется ли в результате того или иного поведенческого акта голод, жажда, половые потребности и проч. Всегда налицо - некий первичный фактор, изменивший гомеостаз организма и спровоцировавший необходимость совершения животным того или иного поведенческого акта, конечной целью которого как раз и является нормализация нарушенных гомеостатических отношений. И в этом смысле, конечно, сам поведенческий акт животного будет иметь приспособительный характер. А если еще раз вспомнить, что слово «приспособление» на английском языке будет писаться как «adaptation», то вполне понятно стремление многочисленных физиологов [Ф. З. Меерсон, 1981, 1984; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] уровнять его множественные смысловые значения в едином термине «адаптация».

Как уже говорилось выше, любой, даже самый простой поведенческий акт представляет собой процесс и результат деятельности конкретной функциональной системы. Следовательно, чтобы та или иная деятельность как минимум состоялась, организм должен обладать более или менее сложившейся конкретной функциональной системой с конкретным результатом и конкретными пространственно-временными отношениями ее промежуточных результатов, либо при отсутствии таковой иметь возможность ее «построить» (сформировать). Новорожденный щенок не обладает «функциональной системой лакания» и даже при обилии молока в рядом стоящем блюдце может погибнуть от голода, если не обеспечить его кормления в той форме, которая в данном случае будет для него приемлема. Более того, организм, прежде всего, должен быть в состоянии создать конкретную функциональную систему конкретного поведенческого акта. Пример: пища, находящаяся на достаточном возвышении может быть абсолютно недоступна, например, для собаки и легко доступна для летающих пернатых. Далее: эта «конкретная» система должна быть создана организмом в приемлемые сроки, позволяющие ему удовлетворить насущные потребности до наступления необратимых изменений в данном организме в связи с некупируемым нарушением гомеостаза.

Рассмотрим некий абстрактный случай. Допустим, что животное уже обладает конкретной врожденной или приобретенной в процессе жизнедеятельности функциональной системой и способно удовлетворить возникшую конкретную потребность (а, следовательно, - восстановить гомеостатическое равновесие организма). В этом случае «включение» этой системы начинается еще до того, как собственно начнет совершаться само действие (поведенческий акт) [П. К. Анохин, 1935, 1968, 1975, 1980]. Здесь имеются в виду прежде всего процессы происходящие в центральной нервной системе в стадии афферентного синтеза, при формировании акцептора результата действия конкретной функциональной системы [там же]. И лишь после того, как «модель» всего процесса (с сопровождающими его промежуточными результатами) и собственно результата будет «сформирована» в ЦНС, пусковая афферентация, выступающая в роли «триггера» запускает всю систему конкретного двигательного (поведенческого) акта. Следует напомнить, что в предыдущем разделе данной главы сформированные функциональные системы были «лишены» своей излишне (с моей точки зрения) широкой лабильности, что позволяет здесь рассматривать некий идеальный случай, в котором все «внешние» и «внутренние» условия от эксперимента к эксперименту стандартны и, следовательно, каждый раз иметь дело с одной и той же функциональной системой, что в принципе возможно, не только теоретически, но и в условиях реального эксперимента, но накладывает на экспериментатора определенные «обязательства» по обеспечению определенного стандарта афферентной составляющей системы. Но рассмотрение нашего «идеального» случая необходимо для того, чтобы постараться ответить на вопрос о том, что же происходит в конкретной сформированной функциональной системе и в организме в целом при выполнении им конкретного «привычного» поведенческого акта. «Триггерное» включение функциональной системы подразумевает строго упорядоченное, «шаблонное» включение всех ее компонентов. При этом, как уже говорилось ранее, упорядочивающими факторами здесь будут являться промежуточные результаты деятельности системы и конечный результат ее деятельности с характеризующими его конкретными параметрами, а параметры всех этих результатов благодаря обратной афферентации будут мгновенно оцениваться акцептором результата действия. Вот эта «шаблонная» деятельность организма как раз и заставляет задуматься о механизмах происходящих «внутри» нее функциональных и структурных приспособлений различных органов и «систем». Ведь последние, в этом случае, уже приспособлены к данной конкретной деятельности и включаются абсолютно «шаблонно» (по принципу сигнальности) в связи с «привычной» периодически возникающей потребностью нормализации конкретных гомеостатических изменений. С другой стороны, можно думать, что приспособление (адаптация) присутствует лишь там, где нет сложившейся функциональной системы, либо там, где в сложившейся ранее функциональной системе параметры результата ее «действия» по той или иной причине перестали удовлетворять изменившимся внешним или внутренним условиям существования организма. И тогда в разобранном выше «идеальном» случае поведенческий акт в целом и его физиологические составляющие хотя и являются по сути приспособительными (в смысле удовлетворения животным его потребностей), но не являются «адаптирующими», т. е. вызывающими структурные приспособительные изменения в компонентах соответствующей данному акту функциональной системы [А. С. Солодков, Ф. В. Судзиловский, 1997]. Но, как уже отмечалось ранее, принятие этой точки зрения, лишает возможности говорить, например, об этапах «срочной» (и тем более «долговременной») адаптации [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988], хотя по Ф. З. Меерсону, М. Г. Пшенниковой (1988) этот этап характеризуется приспособлением «систем» организма к той самой деятельности, которую он в данный момент «производит» и должен сопровождать любую деятельность организма, вне зависимости от его приспособленности к ней. Сюда же следует отнести и тезисы В. Н. Платонова (1988) о несовершенстве «долговременной адаптации» организма и о необходимости, например, уже на соревновательной дистанции прибегать к помощи «срочной адаптации». Однако, в защиту концепции указанных авторов о подобной этапности адаптации можно было бы привести вполне логичное возражение по поводу того, что в любом случае в процессе реализации поведенческого акта происходят как минимум функциональные (но, следовательно, и структурные – Д. С. Саркисов с соавт., 1982) изменения в органах и «системах» организма. Однако «экстремальное» определение термина «адаптация» в редакции Ф. З. Меерсона (1981) и Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988) не позволяет встать на эти позиции, а искусственность и неправомочность разделения целостного процесса приспособления на этапы («срочный» и «долговременный» – Ф. З. Меерсон, 1981; и др.), и, следовательно, допущения возможности их «раздельного» существования более чем очевидна. По крайней мере, в разобранном выше «идеальном» случае, даже если допустить наличие этапа «срочной адаптации» (хотя и не совсем понятно, что же здесь будет являться стрессором) в том виде как это преподнесено Ф. З. Меерсоном (1981) и Ф. З. Меерсоном, М. Г. Пшенниковой (1988), этап «долговременной адаптации» с его «структурным следом» очевидно отсутствует. Организму не нужно приспосабливаться к тому, к чему он уже приспособлен. Достаточно лишь включить уже готовые механизмы конкретной функциональной системы, всегда в этом случае мобилизующиеся по принципу сигнальности [П. К. Анохин, 1968, 1975]. Следуя логике, можно думать, что на определенном этапе (не исключено - и с самого начала формирования его функциональной системы) собственно целостный поведенческий акт сам начинает выступать в качестве фактора, к которому адаптируется организм. Такая точка зрения тем более имеет основание, если понять, что именно поведенческий акт в целом провоцирует уже вторичный сдвиг гомеостатических констант и способен привести в конечном итоге к формированию «структурного следа» [Ф. З. Меерсон, 1981]. Однако подобное выделение поведенческого акта опять-таки выводит основной процесс формирования той или иной функциональной системы из целостного процесса адаптации, оставляя в последнем преимущественно лишь «внутренние» адаптационные реакции организма в ответ на некую совершенную им работу и возможные «следовые» изменения в органах и тканях, являющихся компонентами конкретной функциональной системы конкретного поведенческого акта. Вместе с тем, адаптация – целостный процесс и именно так он только и может быть представлен.

Справедливости ради следует сказать, что в вышеприведенных рассуждениях мною намеренно пропущен процесс собственно формирования конкретной функциональной системы. Далее этот пробел будет восполнен. Но рассмотрение процесса формирования функциональной системы никоим образом не может повлиять на высказанное мнение об искусственности, а главное - бессмысленности и в определенной степени – вредности разделения целостного процесса адаптации на «срочный» и «долговременный» этапы «прозвучавшего» в работах Ф. З. Меерсона (1981) и Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988) и их многочисленных последователей.

Способность к изменчивости, приспособлению и развитию живого организма неразрывно связана с его способностью к системным ответам на всегда комплексно действующие факторы среды. Речь здесь идет не об ответных реакциях на комплекс действующих факторов его «субсистем» кровообращения, дыхания и проч., а именно о его способности в ответ на весь комплекс действующих на организм средовых факторов создавать целостные функциональные системы, с помощью которых организм только и может адекватно приспосабливаться к изменчивости окружающей среды. В противном случае изменчивость могла бы носить лишь хаотический характер и никоим образом не являлась бы основой приспособляемости организма.

Однако, возвращаясь к уже затронутому ранее принципу комплексности действия на организм средовых факторов следует уточнить еще ряд крайне важных моментов. Прежде всего, следует сказать о том, что для организма немаловажное (если не первостепенное) значение имеет соотношение в комплексе действующих на него факторов характеристик каждого из них. И хотя, как уже говорилось, организм в своих ответных реакциях всегда «учитывает» весь комплекс действующих на него в данный момент факторов, именно преобладание в этом комплексе неспецифических, специфических, или тех и других свойств какого-либо фактора может создавать ощущение избирательного реагирования организма на тот или иной фактор и даже на его отдельные свойства. На основании этого, кстати, возникло неверное представление о доминанте [Ф. З. Меерсон, 1981; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1980, 1982; и др.], как строго избирательном ответе организма на «преобладающее» действие какого-либо фактора. Более того, считается, что организм, «выделяя» тот или иной действующий фактор, и, соответственно, «формируя» в своих ответных реакциях доминанту на действие именно этого фактора не «замечает» действия других факторов среды. Тем не менее, это не так. Доминирующее возбуждение в центральной нервной системе всегда формируется с учетом всех действующих в данный момент на организм средовых факторов, что при количественном и качественном изменении комплекса действующих факторов каждый раз «вынуждает» организм «строить» новые доминирующие функциональные системы. Предположение о возможности абсолютного выделения того или иного действующего фактора неизбежно влечет за собой и необходимость признания способности организма включать одномоментно лишь какой-либо один тип рецепторов. И в этом случае не могут иметь оснований любые рассуждения о простых или сложных действующих факторах. А, следовательно, придется отрицать и возможность, например, комплексного аудио-визуального восприятия каким-либо индивидуумом окружающего мира, оставляя ему возможность одномоментного восприятия либо света, либо звука.

Встав на позиции господствующей сегодня теории адаптации, можно предположить, что доминирование того или иного средового раздражителя изменяет порог чувствительности, прежде всего, рецепторного аппарата организма, что, в том числе, может определять его резистентность к действию меньших по силе факторов [Г. Селье, 1952, 1960; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1982, 1990; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, Т. С. Кузьменко, 1998; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.]. Однако, говоря о резистентности: в упомянутых концепциях рассматриваются преимущественно неспецифические свойства действующих факторов, что никоим образом не объясняет ее повышения (если таковое происходит) организма к их специфическим свойствам. И, кстати, непонятно, что в этом случае мешает этим неспецифическим свойствам, присущим в той или иной степени всем действующим на организм факторам попросту быть суммированными. Гораздо более логичным кажется предположение о том, что организм (точнее его нервная система) в любой момент «регистрирует» любые по величине и специфике надпороговые возмущения широко представленного в нем рецепторного аппарата. Другое дело, что наше во многом несовершенное сознание (именно «сознание», а не кора головного мозга) не в состоянии зафиксировать все мельчайшие подробности происходящих с нашим организмом изменений, отмечая лишь самое в данный момент для него «существенное». Наверное, каждый из нас хотя бы раз в жизни, будучи в какой-то момент занят своими мыслями, просил собеседника повторить сказанное, но не потому что не слышал, а потому, что не «воспринял» смысл услышанного. Но при этом наш организм, а точнее его рецепторы и центральная нервная система вполне восприняли звуки, произнесенные нашим собеседником. Так, шорох листьев в весеннем лесу может не быть отмечен в нашем сознании, занятом прелестями юной красавицы, но он присутствует, формируя в нашей центральной нервной системе часть того, что П. К. Анохин (1958) назвал «обстановочной афферентацией». То же самое происходит ежесекундно с бессчетным количеством разнообразных раздражителей действующих на наш организм и вносящих свою, пусть крохотную лепту в многоголосый хор внешних и внутренних средовых воздействий. По представлению И. П. Павлова (1903), «... весь организм со всеми его составными частями может давать себя знать большим полушариям». Согласно этому взгляду, любой из компонентов условной реакции, каким бы он ни был незначительным, должен иметь свое афферентное представительство в коре головного мозга, которое в свою очередь может и должно оказывать влияние на развитие корковых процессов. Принятие указанной позиции, кстати, позволяет не согласиться с авторами [С. Н. Брайнес, В. Б. Свечинский, 1963; В. М. Фролов, 1972; Г. И. Косицкий, 1979; Р. М. Баевский, 1980; П. Д. Горизонтов, 1980; и др.], допускающими возможность течения в норме обособленных, не подчиненных центральной нервной системе (точнее – коре головного мозга и подкорковым нервным образованиям) процессов в «системах», органах и тканях живого организма. Тем не менее, все вышесказанное вовсе не означает отрицания существования порога чувствительности как такового. Просто, очевидно, его уровень всегда значительно ниже суммы всех средовых воздействий на организм, осуществляющихся в данный момент и, тем более, гораздо ниже уровня максимального по силе воздействия, что при любом состоянии организма позволяет включать в общую сумму действующих в данный момент на организм факторов гораздо большее их число, нежели это принято в физиологии сегодня.

Вряд ли для кого-то окажется неожиданностью «заявление» о том, что возбуждение подведомственного нейрону периферического рецепторного аппарата является одним из механизмов повышения его (нейрона) возбудимости. Но, скорее всего, и изменение порога чувствительности периферического рецепторного аппарата должно быть также (хотя, может быть, и нелинейно) зависимо от изменения возбудимости и порога чувствительности связанного с ним нейрона в коре головного мозга. Эта взаимосвязь, к слову, лежит в основе диагностического метода, предложенного в 50-х годах японским рефлексотерапевтом К. Акабане (1952) и получившего развитие в отдельных исследованиях наших дней [Т. Н. Кузнецова, С. Е. Павлов, 1997; С. Е. Павлов, 1998].

Кстати, в связи с преимущественно «неспецифической» направленностью представленных в I и II главах адаптационных теорий [Г. Селье, 1952; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977; Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988] следует, кроме того, вспомнить и о имеющемся мнении о том, что возбуждение нейрона или группы нейронов не распространяется диффузно на всю кору головного мозга, а более или менее локализовано, что связано, прежде всего со спецификой того или иного действующего фактора и реакции на этот фактор специфической по отношению к нему группы рецепторов организма. Согласно этой точке зрения, «каждый тип импульсаций имеет свою проекционную зону» [П. К. Анохин, 1940; И. И. Лаптев, 1949; S. Landgren, 1961; C. Pfaffman et al., 1961]. О функциональной гетероморфности нервной ткани, которую обусловливает возникновение доминирующих очагов возбуждения при наличии структур, находящихся в заторможенном состоянии пишет С. Х. Хайдарлиу (1980). Следовательно, во-первых - может быть не вполне правомочно сделанное нами выше предположение о возможности элементарного суммирования неспецифических свойств (силы) различных по специфике действующих факторов. Не исключено, что неспецифические свойства действующих факторов могут быть образно представлены как векторные величины, направления которых будут определяться спецификой того или иного воздействия, а, соответственно, суммироваться должны уже не абсолютные величины, а их векторы. Во-вторых – степени возбудимости различных нейронов и представляющих их на периферии рецепторов в этом случае будут различны в соответствии со спецификой действующих на организм факторов (что, в числе прочего, видимо, и послужило одной из причин абсолютного выделения и разделения действующих факторов Среды). «…Каждой определенной форме периферического возбуждения соответствует определенная форма центральной реакции» [П. К. Анохин, 1975]. Соответственно, говорить об уровне возбудимости нервной системы в целом (как и о пороге чувствительности в целом рецепторного аппарата) с этих позиций, казалось бы можно лишь с большой натяжкой и лишь как о некой усредненной характеристике. И, следовательно, состояния неспецифической резистентности организма в целом можно достичь лишь используя такие средства воздействия, которые, в более или менее равной степени влияя на возбудимость подавляющей части нейронов коры головного мозга, поднимали бы порог чувствительности всех его рецепторов, обладая при этом минимальной специфичностью. С другой стороны, именно специфичность воздействия, а не неспецифические свойства могут лежать в основе механизмов действия адаптогенов, в любом случае являющихся стимуляторами, запускающими более или менее выраженные специфические процессы возбуждения, прежде всего - в центральной нервной системе, которые вступают в конкурирующие отношения с другими имеющимися в той же центральной нервной системе возбуждениями. Не исключено, кстати, что это и могут быть те принципы, по которым разнообразные средства воздействия (фармакологические, физические и проч.) могут быть «сведены» в группу адаптогенов. Причем предположение о преимущественности специфических механизмов действия адаптогенов во многом созвучно, но не тождественно мнению Ф. З. Меерсона (1981) и отдельных его последователей о том, что к адаптогенам можно отнести лишь средства, вызывающие активацию стресс-лимитирующих систем. С рассмотренных позиций, кстати, по-иному воспринимается и знаменитое булгаковское: «Подобное лечится подобным».

С другой стороны, тот же П. К. Анохин (1975) свидетельствует о том, что «все виды восходящих возбуждений имеют в той или иной степени генерализованный характер. Особенно это относится к безусловным возбуждениям, использующим и гипоталамический, и таламический, и ретикулярный аппарат восходящей активности. Из всего этого следует, что во всех случаях деятельности мозга мы имеем значительные перекрытия восходящих возбуждений на клетках коры головного мозга». О генерализованных потоках возбуждения по всей коре головного мозга писал и И. П. Павлов (1903), указывая на ведущую роль в этом процессе подкорковых аппаратов. Особо подчеркивается роль ретикулярной формации ствола мозга, являющейся «…своеобразным аккумулятором энергии афферентных импульсаций которая затем реализуется в активировании корковой деятельности» [П. К. Анохин, 1968]. И хотя французские исследователи считали, что повышение корковой электрической активности обусловлено прямым активирующим действием адреналина на переднюю часть ретикулярной формации ствола мозга, которая уже вторично обусловливает усиление корковой электрической активности [M. Bonvallet, P. Dell, J. R. Huebel, 1953; M. Bonvallet, P. Dell, A. Hugelin, 1954; P. Dell, M. Bonvallet, 1956; P. Dell, 1958; J. P. Cordeau et al., 1963], вполне вероятно, что оба указанных механизма участвуют в генерализации возбуждения коры головного мозга. Современные исследователи также не оставили данную проблему без внимания. Так, И. Д. Суркина с соавт. (1994), не совсем обоснованно претендуя на приоритет в выдвижении гипотезы, говорит о возможности генерализованного распространения возбуждения в «общей регуляторной системе организма» при воздействии на любое отдельное звено. При этом, имеющееся на первый взгляд противоречие концепций о генерализации возбуждающих воздействий и «локальной возбудимости» нейронов, тем не менее – преодолимо (так, согласно мнению П. К. Анохина (1978) «...вопреки концепции о «неспецифической активации» подкорковые аппараты производят избирательную энергетическую активацию корковых клеток, определяя тем самым их объединение в большие интегративные образования, всегда имеющие функциональный смысл, например акцептор действия»), но требует раскрытия сути и механизмов взаимосвязи уровней возбудимости отдельных нейронов и коры головного мозга в целом. Резюмируя, нельзя не упомянуть об оценке П. К. Анохиным (1968) значимости подкорковых процессов в реализации любого вида деятельности человека или животного: «…любая целостная деятельность, какой бы обширной она ни была по количеству составляющих ее компонентов, может быть немедленно устранена простым прекращением притока специфических активирующих влияний от гипоталамических и ретикулярных аппаратов».

Крайне интересен вопрос о том, что же происходит в рецепторном и нервном аппарате организма в целом при действии на них допороговых по силе раздражителей. Если допустить способность рецепторного аппарата организма изолированно воспринимать сколь угодно малые (по силе) раздражения (о возможности этого говорится в работах Л. Х. Гаркави с соавт. (1977) и избирательно по отношению к специфическим свойствам раздражителей допускается в упомянутой здесь в I главе книге А. А. Виру, П. К. Кырге (1983)), то следует рассмотреть и возможные механизмы ответных реакций организма на подобные воздействия. Так, можно было бы думать об относительной обособленности собственно рецептора и его способности автономно (без участия нейрона) «нейтрализовать» «местные» гомеостатические изменения, возникшие в результате некоего допорогового воздействия на данный рецептор. Но тогда следует признать иерархичность и разделенность структуры любой функциональной системы [Л. Берталанфи, 1969; В. М. Фролов, 1972; Г. И. Косицкий, 1979; Р. М. Баевский, 1980; и др.], против чего принципиально возражал П. К. Анохин (1968, 1975, 1980) и способность тканей организма к обособленному, неконтролируемому центральной нервной системой «поведению». А следовательно, в этом случае сам рецептор должен обладать способностью «решать», передавать нейрону, которому он «подведомственен» ту или иную информацию или нет. Однако сегодня нет оснований приписывать ему подобные способности, что заставляет думать об абсолютной целостности нейрорецепторных образований и считать, что любая информация «воспринятая» рецептором доступна его нейрону. Соответственно, говорить можно, прежде всего, об индивидуальном пороге чувствительности единицы нейрорецепторного аппарата в целом. Данный индивидуальный порог чувствительности к действию раздражителя рецептора и «курирующего» его нейрона может служить единственным препятствием для восприятия нейроном и дальнейшей передачи им в центральную нервную систему информации о неком раздражителе. Подобное целостное восприятие единицы нейрорецепторного аппарата делает бессмысленным вопрос о главенстве той или иной его составляющей в «установке» величины порога чувствительности, но позволяет в том числе расширить арсенал диагностических методов в медицине и физиологии [К. Акабане, 1952; К. Итайя, В. Манака, 1977; Т. Н. Кузнецова, С. Е. Павлов, 1997, 1998]. Кроме того, вспомнив об искусственности разделения неспецифических и специфических свойств единого раздражителя [П. Д. Горизонтов, Т. Н. Протасова, 1968; Н. В. Васильев, 1975; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999; и др.], следует исключить «версию» о возможности изолированного специфического воздействия любого средового фактора на организм [А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983]. В связи с изложенным, остается предположить, что ни одно надпороговое (имеется в виду не некий общий порог чувствительности организма, а индивидуальные пороги чувствительности рецепторов) воздействие на организм, как бы оно не было мало, не может остаться абсолютно данным организмом (а, следовательно, - его центральной нервной системой) незамеченным.

Таким образом, сумму одномоментно действующих на организм факторов можно упрощенно представить как результирующий вектор, неспецифический компонент которого (величина) будет равен сумме (возможно – также векторной сумме) неспецифических составляющих всех в данный момент действующих на организм факторов, а направление данного результирующего вектора (специфика суммарного воздействия) будет определяться векторной суммой специфических компонентов (направлений) этих факторов. Т. е. общий результат одномоментного действия на организм множественных факторов среды будет отражен прежде всего в специфической реакции организма на это «суммарное» действие, «выраженность» которой определяется уже ее неспецифическим звеном. Следует помнить, что при всем обилии в организме нейрорецепторных образований (а, следовательно – афферентных влияний на организм) эндокринная система организма, выступающая в роли структурно-функционального образования, «отвечающего» за реализацию неспецифической части адаптации – единственна. Все это крайне важно с практической точки зрения, и несколько более подробно будет рассмотрено далее. Кроме того, здесь будет нелишним повторить, что разделение характеристик действующих факторов (и, соответственно - реакций на них организма) на специфические и неспецифические в значительной степени (а, скорее всего - абсолютно) искусственно – «неспецифическое чаще всего проявляется в специфическом» [П. Д. Горизонтов, Т. Н. Протасова, 1968].

Уже говоря об одномоментности действия многочисленных средовых факторов и реакций организма на этот действующий комплекс, мы, таким образом, вводим в «обращение» временные характеристики действия на организм этих факторов. Но, как уже говорилось, эта отраженная в реакциях организма временная взаимосвязь между отдельными действующими факторами может быть значительно сложнее, например, в случае гетерохронного, но взаимосвязанного (как во времени, так и в пространстве) «включения» групп действующих факторов. Однако, и в том и в другом случае формирование функциональных систем в организме будет происходить по одним и тем же физиологическим законам и с использованием одних и тех же физиологических механизмов.

Ранее говорилось, что любой «сложный» действующий фактор может быть разложен на элементарные («простые») действующие факторы. Но для того, чтобы такие «простые» факторы приобрели характеристики единого «сложного» действующего на организм фактора между ними должна существовать достаточно жесткая пространствено-временная связь, что, в конечном итоге и позволяет объединить их в одно целое. И если это «целое» привычно, организм, а точнее сформированная в нем конкретная функциональная система отвечает на это «сложное» воздействие в соответствии с принципом сигнальности [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1975]. При этом пространственно-временные характеристики сложного действующего фактора могут иметь любое (кроме нулевого и отрицательного) по величине значение. Необходимо повторить, что единственными условиями возможности собственно возникновения таких «сложных» действующих факторов (и, соответственно - системных ответов на них) является строгая пространственно-временная упорядоченность «включения» их компонентов и периодическая или апериодическая повторяемость самого «сложного» фактора, или постоянство его действия [П. К. Анохин, 1968, 1975, 1980]. Это не значит, что однократное действие такого фактора не спровоцирует ответной системной реакции на него организма и начала формирования к нему специфической функциональной системы. Однако, в том случае, если такая упорядоченность его элементарных составляющих больше никогда не повторится, организм не сможет окончательно сформировать здесь конкретную функциональную систему, а, следовательно, и состоявшееся начало формирования системы не будет иметь сколь либо важного значения для организма. В этом случае, приспособительные способности организма не могут быть полноценно реализованы даже на уровне элементарных составляющих однократно возникшего в жизни организма сложного фактора, и даже при условии, что эти «элементарные» составляющие в дальнейшем будут разрозненно повторяться в других комбинациях. Это связано, прежде всего, с оговаривавшейся в этой главе ранее невозможностью одномоментного включения организмом множества доминирующих функциональных систем и предельной специфичностью любого комплекса действующих факторов.

Возможности организма к созданию им функциональных систем целостных поведенческих актов не имеют временных (равно как и пространственных) пределов. Так восьмичасовой рабочий день оператора на конвейере фактически представляет собой функциональную систему, характеризующуюся конкретным конечным результатом его деятельности с конкретными его параметрами. Ежедневное, в течение месяцев и лет, выполнение одной и той же работы с одним и тем же результатом при условии неизменности обстановочной афферентации [П. К. Анохин, 1968] приводит к формированию оптимально продуктивной и экономичной для организма (прежде всего в плане его энергетических и «субстратных» затрат) «восьмичасовой» функциональной системы конкретного поведенческого акта (работы), с вполне конкретным результатом. Причем, именно оптимальная продуктивность и экономичность сформированных системных ответов организма является стимулом к формированию и собственно смыслом способности организма к созданию функциональных систем целостных поведенческих актов. Организм, согласно внутреннему стремлению к экономизации своих функций, способен создавать функциональные системы со сколь угодно длительным циклом. Так, если послерабочая деятельность индивидуума ежедневно на протяжении недель и месяцев будет носить более или менее стандартный характер, то можно будет говорить и о формировании функциональных систем с недельной и даже месячной длительностью цикла. Другое дело, что чем сложнее и «больше» такая система, тем слабее связь ее элементов. Тем не менее, любая такая система будет стабильна до тех пор, пока в нее не будут внесены какие-либо изменения. Так увеличение скорости работы конвейера диктует необходимость построения уже принципиально иной «восьмичасовой» (а следовательно и «недельной», «месячной» и т. д.) функциональной системы с иным конечным результатом, хотя внешние субъективно оцениваемые проявления этой целостной деятельности на первый взгляд могут быть идентичны проявлениям деятельности предшествующей. Причем, сроки формирования этой новой функциональной системы будут зависеть от множества факторов и фактически являются сроками физиологической адаптации организма к вновь сложившимся условиям работы и существования конкретного индивидуума. Т. е. адаптация - это всегда индивидуальный процесс формирования конкретной (строго специфичной) функциональной системы, с ее конкретными промежуточными и конечным результатами.

Таким образом, функциональная система всегда строго специфична. Эта специфичность обусловлена адекватным и активным отражением организмом средовых воздействий [Ф. И. Фурдуй с соавт., 1980]. «Внешне» ее специфичность определяется промежуточными и конечным результатами ее деятельности. «Внутреннее» же обеспечение специфичности функциональной системы осуществляется, прежде всего, ее нервно-рецепторным аппаратом и далее – ее функционально-структурной архитектурой. Закономерен вопрос о роли и месте в функциональной системе «общего адаптационного синдрома» [Г. Селье, 1960; Ф. З. Меерсон, 1984; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.], с которого, собственно и началась в физиологии «эра адаптации» или «неспецифических реакций организма» [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1982], или - обобщенно – «неспецифического звена адаптации» [С. Е. Павлов, 1999; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1999а,б].

Как следует из работ Л. Х. Гаркави с соавт. (1977, 1979, 1980, 1982, 1990 и др.) реферативно представленных в III главе и из приведенных выше рассуждений, неспецифические реакции организма свидетельствуют, прежде всего, о выраженности его специфических реакций на действие отдельных средовых факторов. При этом мною выше показано, что неспецифические реакции организма во многом отражают неспецифические свойства (дозу, силу воздействия) всего комплекса действующих на организм факторов. Однако было бы неверным напрямую уравнивать величины неспецифических свойств действующих факторов и реакции на них организма. На самом деле неспецифические свойства действующих на организм факторов не являются единственным условием формирования той или иной реакции организма. «Величина» любого внешнего воздействия на организм всегда относительна и зависит, в том числе от «исходного» «неспецифического» состояния организма, сформированного в результате его реакций на «неспецифическое» предшествующее действие средовых факторов. Если вспомнить, что сроки формирования того или иного «неспецифического» состояния организма составляют от 24 до 72 часов [H. Selye, 1936, 1952; Г. Селье, 1960; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1982; Т. Н. Кузнецова, 1989; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998], то становится понятным, что «исходное неспецифическое состояние» в каждом конкретном индивидуальном случае характеризуется не неким константным («нулевым») «неспецифическим» уровнем «готовности» организма к восприятию последующих средовых воздействий, а представляет собой сложную подвижную, динамичную, изменяющуюся во времени характеристику состояния (в том числе неспецифического) организма. В частности, в свое время Г. Я. Базаревич с соавт. (1978) сделав попытку обобщить роль нейромедиаторов при стрессовых реакциях и экстремальных состояниях, пришли к выводу, в частности, о том, что участие холинореактивной и серотонинергической систем в комплексе реакций, вызываемых стрессом, зависит от исходного состояния этих систем. Несколько раньше Л. Леви (1970) со ссылкой на результаты многочисленных исследований обосновал необходимость учтения состояний в котором подопытное животное или испытуемый находится перед проведением эксперимента. С. Х. Хайдарлиу (1980) пишет о том, что «даже один и тот же раздражитель в зависимости от времени его применения, повторяемости, общего состояния организма и т. д. может вызвать количественно и качественно различающиеся, даже противоположные эффекты». Г. А. Макарова (1992) считает, что «перед использованием любого воздействия необходим не только анализ показателей, которые должны измениться в результате предполагаемой процедуры, но и установление исходного типа адаптационной реакции организма, который позволяет или не позволяет реализовать ее неспецифический компонент». Таким образом, взаимосвязь неспецифических качеств элементов комплекса действующих на организм средовых факторов и его неспецифических реакций предельно упрощенно можно представить в виде формулы: F_орг.= k • S f_ср., где F_орг. - выраженность неспецифических реакций организма в ответ на комплексное неспецифическое средовое воздействие; S f_ср. - сумма "абсолютных" неспецифических качеств (сила, доза) комплекса действующих на организм средовых факторов; k - коэффициент с множественными значениями зависящими от «исходного неспецифического состояния организма». Данная «формула» здесь дана лишь в качестве наглядного примера взаимосвязи неспецифических свойств комплекса действующих на организм факторов и неспецифических реакций на действие этого комплекса организма и ни в коей мере не может считаться рабочим инструментом или использоваться в качестве такового. Вообще сегодня в высшей степени сомнительно, что сложнейшие процессы протекающие в целом в динамически меняющемся организме могут быть хоть сколь либо корректно описаны с помощью каких бы то ни было математических уравнений. Корректное прогнозирование адаптационных процессов в организме с помощью математических методов тесно связано с оценкой огромного числа как одномоментно, так и гетерохронно взаимодействующих и взаимовлияющих организменных факторов на основе абсолютного и досконального знания законов физиологии, чем современная наука пока похвастаться не может. По крайней мере, попытки математического моделирования сложных биологических процессов в организме тренирующегося спортсмена, осуществленные отдельными спортивными педагогами [В. Н. Селуянов, Е. Б. Мякинченко, В. Т. Тураев, 1993; Е. А. Ширковец, Б. Н. Шустин, 1999; В. Селуянов, 2000] не могут считаться хоть в какой-то степени удачными.

Тем не менее, отмеченная выше взаимосвязь, видимо, будет отчасти характерна и для специфических реакций организма на специфические же свойства комплекса действующих факторов. Более того, если принять во внимание искусственность разделения неспецифических и специфических реакций организма [П. Д. Горизонтов, Т. Н. Протасова, 1968] на комплексное действие средовых факторов, то необходимо признать, что реально «исходное» и прочие состояния формируются в результате реакций организма на неразрывно связанные специфические и неспецифические свойства комплексно действующих факторов среды. Однако, традиционно принятое выделение неспецифического звена адаптационных реакций организма, к тому же оправданное с практической точки зрения [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1982; Б. М. Федоров, 1979, 1990; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; Т. Н. Кузнецова, 1989; и др.], позволяет и нам прибегать к тому же приему [Т. Н. Кузнецова, С. Е. Павлов, 1997; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999], хотя и с оговоркой его искусственности прежде всего по отношению к целостному процессу адаптации.

Имея в виду тот факт, что любой действующий фактор (или комплекс действующих факторов) является «носителем» как специфической, так и неспецифической информации о себе («Не существует специфических нервных афферентных путей для передачи стрессовых раздражений» [У. Седерберг, 1970]), попытаемся образно представить себе взаимосвязь этих двух его характеристик в отраженных реакциях на него организма. Ф. З. Меерсон (1981) в предложенной им теории фактически разделяет неспецифические (изменяемая – имея в виду лишь стресс-реакцию - величина) и специфические (константа) характеристики действующего на организм фактора, что можно представить в виде двух сфер имеющих одностороннее (со стороны лишь неспецифического компонента) влияние. Несколько более логичным было бы образное представление об отношении неспецифического и специфического звеньев адаптации в виде «специфического» (константа) ядра и его «неспецифической» (принимающей любые допускаемые организмом значения) оболочки с меняющейся толщиной, причем изменение последней в любую сторону призвано было бы изменять выраженность первого. Но и в этом случае сохраняется односторонность влияния неспецифического компонента на специфический. Более того, такое представление о взаимосвязи неспецифических и специфических процессов в организме немногим отличается от представления об «общем адаптационном синдроме» и адаптации Ф. З. Меерсона (1981), Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988) и их многочисленных последователей, и будет фактически соответствовать представлениям об этом процессе А. А. Виру, П. К. Кырге (1983), особенно в той их части, где говорится о возможности исключительно специфической реакции организма на допороговые по величине неспецифической части воздействия (очевидно, неспецифическая «оболочка» будет в данном случае отсутствовать). Мнение авторов «общей теории адаптационных реакций» (Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1980) о соотношении неспецифического и специфического в адаптационных реакциях организма также фактически не отличается от вышеизложенного: «…в ответ на действие раздражителей, различных по количеству, развиваются различные по качеству стандартные адаптационные, иными словами, неспецифические реакции, а специфика, качество каждого раздражителя лишь накладывается на общий неспецифический фон». Интересно, что это их мнение остается неизменным и позднее [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, Т. С. Кузьменко, 1998]. Т. е. во всех упомянутых концепциях, несмотря на большие или меньшие различия во взглядах на данный вопрос, можно проследить общую тенденцию к далеко уже не условному выделению и разделению специфического и неспецифического.

Однако, если все-таки принять как истину неделимость в действующем на организм факторе специфического и неспецифического, то следует принять и то, что, как минимум на первом этапе действия любого средового фактора, «прием» информации о действующем факторе осуществляется одним и тем же рецепторным аппаратом, который должен быть прежде всего специфичен по отношению к данному воздействию. И поэтому, еще раз вспомнив «неспецифическое в специфическом» [П. Д. Горизонтов, Т. Н. Протасова, 1968], следует окончательно принять тот факт, что эти два понятия - суть количественная и качественная характеристики отраженных в реакциях организма действующих на него средовых факторов. А следовательно, пытаясь образно представить различные действующие на организм факторы, можно изобразить различного цвета и размера «ядра» в которых цвет будет отражать их специфические, а размер - неспецифические свойства. Тогда весь одномоментно (во временном промежутке стремящемся к нулю) действующий на организм комплекс средовых факторов можно будет представить в виде расположенных в одной «временной» плоскости разновеликих и разноцветных «ядер». Причем специфика этого комплекса уже будет выражаться не только в том или ином цвете каждого отдельного «ядра» (действующего фактора), но и в цветовой гамме всех «ядер» в целом, и в соотношении неспецифических характеристик (размеров) этих «ядер». И в то же время общая неспецифическая характеристика этого комплекса действующих факторов может быть найдена гораздо проще - суммированием объемов (величин) всех «ядер» (действующих факторов).

В свою очередь, целостный, «растянутый» во времени, выделенный из комплекса «доминирующий» (кавычки здесь присутствуют потому, что «доминирует всегда целостная деятельность организма» [П. К. Анохин, 1958]) действующий (отраженный в реакциях организма) фактор может быть представлен уже в виде строго упорядоченного «объемного» конгломерата таких «ядер». При этом внутренняя упорядоченность его «ядер» в пространстве и времени будет дополнительным носителем специфических качеств, а неспецифическая характеристика уже может быть выражена как суммарная векторная величина, соотнесенная с временными параметрами («Временные связи есть универсальное явление природы» - И. II. Павлов, 1949) действия данного фактора в целом. Весь комплекс «простых» и «сложных» действующих на организм в определенном временном промежутке факторов в свою очередь может быть представлен в виде некоего «объема» строго определенной формы (отражающей специфику комплекса действующих факторов), полностью заполненного разновеликими и разноцветными «ядрами», не просто связанными между собой в соответствии со спецификой каждого из действующих факторов, но и имеющими «вторичные», межфакторные связи. Создание организмом в его отраженных реакциях на комплекс действующих факторов Среды таких «вторичных» связей как раз обусловлено его стремлением к построению единого алгоритма целостной ответной реакции с целью экономизации и максимальной эффективности его реагирования.

Эти, хотя и предельно упрощенные, и фактически - примитивные схемы позволяют, тем не менее, не только представить себе теснейшую взаимосвязь (если не сказать - единство) специфического и неспецифического в действующих на организм факторах, но и проследить «превращения» их неспецифических характеристик в специфические.

Прежде чем окончательно ответить на вопрос о месте в любой функциональной системе организма (являющейся, как уже было сказано, основой адаптации) ее неспецифического звена, необходимо еще раз вспомнить, что когда мы говорим о действующих на организм факторах Среды (в ее широчайшем понимании), мы всегда имеем в виду «отражение» этих факторов в системных реакциях на них организма. Причем это отражение всегда специфично и эта специфичность выявляется, помимо всего прочего и в неспецифических реакциях организма [П. Д. Горизонтов, Т. Н. Протасова, 1968]. Следовательно, «неспецифическая составляющая» является неотъемлемым компонентом любой «специфической» функциональной системы. При этом, замена одного неспецифического компонента на другой [по Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакиной, М. А. Уколовой, 1977, 1979, 1982; и др.], даже при неизменности «специфического состава системы» ведет к созданию отличной от предыдущей функциональной системы с совершенно другим конечным результатом. Это еще проще понять, если вспомнить, что, в противовес мнению Г. Селье (1960), различным неспецифическим адаптационным реакциям организма присущи различные уровни его энергообеспечения [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979]. В качестве простого примера можно привести пробегание одним и тем же спортсменом одной и той же дистанции с различной скоростью (и, соответственно, – с различными неспецифическими «эффектами»). При этом каждый раз организм «использует» различные функциональные системы «бега», о чем могут свидетельствовать, прежде всего, конечные результаты (характеризующиеся временем пробегания дистанции), а также промежуточные параметры выполненной спортсменом работы – время разгона до заданной скорости, частота и длина беговых шагов и прочее. При этом, если принять во внимание необходимость именно мультипараметрической оценки конечного результата [В. А. Шидловский, 1973, 1978, 1982] деятельности системы (включая энергетическую стоимость выполненной работы и максимум других конечных и промежуточных показателей функционирования системы), становится понятной ошибочность позиций В. Н. Платонова (1988), считающего возможным судить о «функциональной системе плавания» по единственному временному параметру конечного результата ее работы. Приведенный им в уже упоминавшейся здесь ранее монографии [В. Н. Платонов, 1988] пример скорее свидетельствует о том, что «деятельность» различных функциональных систем может быть сравнима по отдельно взятым параметрам конечного результата их «работы».

Как уже говорилось ранее, границы внутреннего содержания понятия «среда» используемого в теории адаптации достаточно широки. Более того, расширение внутреннего содержания этого понятия напрямую связано с процессом эволюции и усложнением форм жизни на Земле [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1975, 1980 и др.]. Так, с момента приобретения живыми существами способности к активному передвижению в пространстве они получили возможность бесконечно расширять «ассортимент» действующих на них факторов. Принятие концепции о комплексности действия средовых факторов и системных принципов реагирования организма на комплексные средовые воздействия значительно (если не сказать - бесконечно) увеличивает число всевозможных комбинаций специфических и неспецифических свойств действующих факторов. Это, в свою очередь, предопределяет столь же бесконечное множество системных реакций организма на эти бесчисленные комплексы воздействий. Более того, все вышесказанное заставляет принять как сущее постоянство и непрерывность комплексных средовых воздействий на организм, а, соответственно, считать адаптацию в целом непрерывным процессом, специфическая направленность и неспецифическая выраженность которого в каждый отдельный момент времени определяется доминированием в нем той или иной функциональной системы.

Таким образом, адаптация, это непрерывный специфический процесс приспособления организма к постоянно или периодически меняющимся условиям его существования, который обеспечивается системными реакциями организма в ответ на комплексные средовые воздействия. При этом системные реакции организма на комплексные воздействия Среды осуществляются посредством реагирования не «разрозненных» анатомо-физиологических систем на некие отдельные «внешние» или «внутренние» воздействия, а каждый раз – единственной, предельно специфической целостной функциональной системой организма, в которой отражен весь комплекс действующих на организм в тот или иной промежуток времени средовых возмущений. Соответственно, в основе процесса адаптации всегда лежит формирование той или иной целостной функциональной системы организма. Предложенное выше определение процесса адаптации, конечно же не может считаться идеальным, однако в отличие от приведенного в I главе определения адаптации Ф. З. Меерсона (1981) и Ф. З. Меерсона, М. Г. Пшенниковой (1988) оно не носит «экстремального» характера, и на наш взгляд является более конкретным (по крайней мере в нем хотя бы присутствует «намек» на осуществляющие его механизмы). Более того, «придание» процессу адаптации преимущественно «специфических свойств» при более широком восприятии его «неспецифического» звена, наряду с признанием комплексности средовых воздействий на организм, делает этот процесс абсолютно непрерывным. Действительно, невозможно найти даже сколь угодно малый период существования любого живого организма в течение которого данный организм был бы «свободен» от каких-либо воздействий на него Среды. И невозможно обнаружить два абсолютно одинаковых состояния организма, даже максимально уменьшив промежуток между тестами в которых эти состояния могут быть оценены. Любые утверждения о неизменности (статичности) организма в целом в какой-либо ограниченный промежуток времени могут быть обусловлены исключительно несовершенством применяемых сегодня в физиологии и медицине методов исследования и реальным отсутствием у исследователей системных принципов в подходе к организации исследования и анализе его результатов.

Одной из «основ» процесса адаптации являются адаптационные реакции организма – «функциональный» компонент процесса адаптации, которые лишь условно могут быть разделены на специфические и неспецифические – соответственно отражению в реакциях организма специфических и неспецифических характеристик всегда комплексно действующих факторов Среды. Целостные адаптационные реакции организма всегда носят системный характер и, как и сам процесс адаптации, прежде всего - строго специфичны. При этом «неспецифическая составляющая» адаптационных реакций [H. Selye, 1936, 1952 и др.; Г. Селье, 1960; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1982 и др.] включающая и характеристики реактивности нейроэндокринной «системы», также вносит свой «вклад» в их специфичность. Таким образом, адаптационные реакции организма – «функциональные» специфические системные реакции организма на комплекс «средовых» воздействий, в которых неспецифические составляющие определяя выраженность специфических реакций организма вносят свой вклад в специфику «реагирующей» на этот комплекс функциональной системы.

Адаптационные реакции организма предопределяют формирование всегда специфических адаптационных изменений (функциональных и структурных) в компонентах конкретной функциональной системы, а, следовательно, и сами всегда абсолютно специфичны. Еще раз следует вспомнить, что разделение адаптационных изменений в живом организме на функциональные и структурные по сути неправомочно (это следует и из постулируемой Ф. З. Меерсоном взаимосвязи функции и генетического аппарата), но общепринято и здесь присутствует в большей степени как дань традиции. В связи с этим, кстати, можно еще раз попытаться оспорить позицию ряда исследователей, считающих, что об адаптации можно говорить лишь тогда, когда в органах и тканях организма в результате воздействий на него каких-либо факторов обнаруживаются различимые структурные изменения [А. С. Солодков, Ф. В. Суздаловский, 1997]. Сторонникам этой позиции следовало бы, прежде всего, определиться со «стоимостью» (степенью информативности) того или иного метода исследования, в результате которого они судят о наличии тех или иных изменений в тканях организма (об этом, собственно, уже говорилось выше) и, только на основании этого решать вопрос о возможности абсолютного деления процесса адаптации на его функциональные и структурные составляющие. Но лишь встав на твердые позиции системности происходящих в организме процессов и неделимости структуры и функции (еще раз, в том числе, - «взаимосвязь функции и генетического аппарата» - Ф. З. Меерсон, 1963, 1981) можно разрешить рассмотренные здесь, в большей степени - искусственные противоречия. И, в конечном итоге, вспомнив о «направленной изменчивости» организма, как об одном из его основных свойств, следует принять как аксиому тот факт, что различные по специфичности и выраженности адаптационные изменения происходят в организме непрерывно, а не дискретно (исключительно в связи со стрессовыми воздействиями), как это преподносится сторонниками господствующей сегодня теории адаптации [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.]. Более того, если опять-таки принять как факт единство структуры и функции, становится понятной абсурдность разделения адаптации на «срочную» и «долговременную» [Ф. З. Меерсон, 1981, 1984; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988, 1997; и др.], что, помимо прочего, позволяет допустить возможность раздельного «существования» этих этапов. При этом должно быть понятно, что процесс структурных изменений в компонентах функциональной системы начинается одновременно и протекает параллельно (что не исключает гетерохронизма «включения» различных составляющих данного процесса) с тем, что принято называть «адаптационными реакциями организма» [Л. Х. Гаркави с соавт., 1977, 1979, 1982, 1990 и др.]. С этих позиций: понятие «адаптационные изменения» (если не подразумевать под ним только фиксируемые современными исследовательскими методами структурные изменения) по своей сути гораздо шире и фактически включает в себя понятие «адаптационные реакции». Упрощенно конечно же можно представить (как это чаще всего и делается), что «адаптационные реакции» это функциональные, а «адаптационные изменения» - структурные проявления единого процесса – адаптации, при этом не упуская из виду их абсолютную взаимосвязь. Более того, эти искусственно выделенные фазы единого процесса не только взаимосвязаны, но и взаимозависимы. И всегда там, где есть адаптационные реакции, обнаруживаются и адекватные им адаптационные изменения и наоборот. Тем не менее, искусственное выделение (но не абсолютное разделение!) «адаптационных реакций» и «адаптационных изменений» может быть оправдано с практической точки зрения (в этом случае понимание их теснейшей взаимосвязи и взаимозависимости дает возможности для раннего прогнозирования и, соответственно, коррекции формирующихся состояний) и традицией в физиологических и медицинских исследованиях изучать, прежде всего, функциональные реакции органов и отдельных «систем» живого организма на те или иные воздействия.

Так или иначе, отдавая дань традиции, адаптационные изменения – структурные перестройки в компонентах конкретной функциональной системы, способствующие восстановлению гомеостатического равновесия организма, произошедшего вследствие сдвига гомеостатических констант в компонентах данной системы и являющиеся одним из механизмов формирования этой системы. При этом адаптационные изменения в уже сформированной функциональной системе, как будет рассмотрено далее, могут либо вести к началу формирования принципиально иной, новой функциональной системы, либо поддерживать стабильность существующей функциональной системы.

Говоря о направленных изменениях в компонентах функциональной системы следует напомнить о том, что функциональная система находится где-то между «проблемой целостности организма … и … аналитическими исследованиями физиологии» [П. К. Анохин, 1968]. Т. е., по П. К. Анохину понятие «организм» всегда шире (но не конкретнее!) понятия «функциональная система организма», а, следовательно, в целостном организме всегда находятся «компоненты» не задействованные в данный момент той или иной функциональной системой. Здесь я позволю себе частично не согласиться с позицией великого физиолога по той единственной причине, что в представление о целостных функциональных системах (функциональных системах поведенческого акта) в качестве ее неотъемлемых компонентов, обеспечивающих все виды афферентных влияний, должны входить и средовые факторы. Кроме того, понятно, что любая целостная функциональная система всегда включает в себя «систему минимального жизнеобеспечения организма в сложившихся условиях» – в противном случае никакая начатая организмом деятельность не может быть закончена элементарно в связи с его гибелью. В связи с этим содержание понятие «функциональная система» все-таки шире сегодняшнего содержания понятия «организм».

Тем не менее, трудно ожидать, что «системные» адаптационные реакции организма никоим образом не будут отражаться на «состоянии» не вошедших в ту или иную систему «компонентов». Принцип доминирования [А. А. Ухтомский, 1931; П. К Анохин, 1958] не просто обуславливает «выполнение» организмом той или иной функции, но и предопределяет избирательность энергетического и пластического обеспечения компонентов системы «выполняющей» данную конкретную функцию. Здесь имеется в виду, прежде всего, то, что поскольку доминирует всегда система, именно системой и ее компонентами приоритетно мобилизуются энергетические и пластические резервы организма. Причем, каждый компонент системы «получает» ресурсы соответственно своему вкладу в деятельность конкретной функциональной системы. В связи со сказанным, следует упомянуть и о мнении по этому поводу Ф. З. Меерсона и М. Г. Пшенниковой (1988), считающих, что «стресс-реакция обеспечивает сосредоточение ресурсов организма в функциональной системе, ответственной за адаптацию, за счет других систем и является «инструментом» перепрограммирования ресурсов организма на решение новых задач, выдвигаемых средой». Однако, нетрудно заметить, что здесь «стресс-реакции» отданы полномочия, которые не могут быть осуществимы ни данной, ни какой-либо другой частью «неспецифического звена адаптации». Грубо говоря, «стресс-реакция» не способна являться «инструментом» распределения, а может лишь в какой-то степени определять суммарный (в случае стресса - предельный) размер тех или иных «поступлений» в какую-либо функциональную систему, но только сама система определяет направленность и избирательность (в том числе количественную) этих поступлений. И только в этом случае, кстати, понятие «функциональный запрос» приобретает более или менее конкретные очертания. Но любые «резервы» организма, хотя и в той или иной степени восполняемы, но не беспредельны. Об этом же, правда - с «неспецифических» позиций писал и Г. Селье (1960). В связи с этим следует предположить, что отвлечение «резервов» организма в какую-либо функциональную систему в той или иной степени лишает не вошедшие в нее в качестве компонентов органы и ткани «привычного» для них уровня энергетического и пластического обеспечения. Более того, не исключено, что эти «лишние компоненты» сами могут становиться источниками в частности пластических ресурсов. Так о «перераспределении» в процессе многолетних тренировок клеточного «материала» в организме спортсменов пишет А. Н. Воробьев (1977). О «перераспределении» клеточного материала растущего организма, «подверженного» регулярным физическим нагрузкам, ссылаясь на C. M. Bloor с соавт. (1968), пишет Ф. З. Меерсон (1981). Эти сообщения находят подтверждение и в монографии В. Н. Платонова (1988). В качестве одного из механизмов такого «перераспределения» организмом может быть использован апоптоз (запрограммированная гибель клеток, инициируемая гуморально [И. Н. Иваницкая, 1999]), характеризующийся резким уменьшением размеров клетки, усилением плотности гиалоплазмы, компактным расположением органелл, конденсацией хроматина на внутренней поверхности ядерной оболочки, активацией ядерной эндонуклеазы [A. H. Wyllie, 1987], а также потерей рецепторосвязывающей способности ядер, фрагментацией ядерной ДНК, расщеплением ее на нуклеотиды [Е. Ф. Лушников, В. М. Загребин, 1987; N. Kyprianow, J. T. Isaacs, 1988]. При этом следует вспомнить, что распад лимфоидных клеток обеспечивает трофическую функцию, обогащая клеточную среду питательными материалами и веществами [Г. К. Хрущев, 1945]; продукты обмена и распада лимфоидной ткани используются в качестве пластического материала, при этом происходит реутилизация таких важных для организма веществ, как нуклеиновые кислоты и продукты белкового обмена [И. Н. Кендыш, Б. Б. Мороз, 1970]; убыль числа лимфоидных клеток сопровождается увеличением количества клеток гранулоцитарного ряда [J. М. Yoffey, 1970].

Таким образом, можно предположить, что в организме в целом одновременно могут протекать абсолютно разнонаправленные процессы и «подъем по функциональной лестнице» какого-либо органа (или ткани) задействованного в данный момент в качестве компонента в той или иной функциональной системе должен сопровождаться снижением функциональной активности органа (или ткани) в данной системе «участия» не принимающего. А если вспомнить тезис о единстве функции и структуры, то следует признать разнонаправленность, в том числе, и структурных изменений происходящих в органах, включенных в одну и ту же функциональную систему, а, может быть, даже - в различных тканях одного и того же органа. Хотя и не следует ожидать простой обратно пропорциональной зависимости этих «положительного» и «отрицательного» процессов. Их взаимосвязь, скорее всего будет гораздо более сложной. Уже в связи со сказанным должна быть понятна абсурдность представления о процессе адаптации, как о бесчисленных циклах «адаптации - деадаптации - реадаптации» [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988, 1996; А. С. Солодков, Ф. В. Судзиловский, 1997; и др.].

С указанных позиций, кстати, может быть сделана попытка объяснения обнаружения при вскрытии трупов подопытных животных подвергнутых чрезмерным по силе воздействиям (стрессу) неспецифических «триад» [H. Selye, 1935, 1952; Г. Селье, 1960]. Гипотетически можно предположить, что в качестве одного из «инструментов» перераспределения своих ресурсов организм использует механизмы гемоциркуляции. Выборочное усиление в частности микроциркуляции крови в компонентах той или иной функциональной системы и ее (микроциркуляции) ослабление в «лишних», не работающих компонентах, при обеспечении определенного «уровня жизнедеятельности» последних – реально возможный механизм. Отдельные авторы говорят о переводе мышечного массива организма при совершении им объемной работы на «ограниченный кровоток», считая, что такое ограничение обеспечивается путем сокращения сфинктеров артериол [B. Saltin, 1985]. Об этом же свидетельствуют результаты исследований R. B. Armstrong et al., (1987) изучавших особенности кровотока в мышцах ног при совершении организмом различной работы на уровне максимального потребления кислорода. T. J. Musch et al. (1987) пишут, что при улучшении выносливости организма в первую очередь совершенствуются механизмы перераспределения кровотока между активными и неактивными тканями, между «основными» и «не основными» (по их степени участия в конкретном двигательном акте) мышцами. При этом, в зависимости от выраженности действия (силы, «неспецифических свойств») раздражителя разница в кровоснабжении тех или иных тканей может быть более или менее значительна. Тогда изъязвления в желудочно-кишечном тракте и инволюция тимуса при стрессе может расцениваться как следствие относительной (более или менее выраженной и более или менее длительной) ишемии их тканей, а «расцвет» (по выражению Г. Селье, 1960) надпочечников организма после стрессового воздействия может быть связан именно с усилением микроциркуляции крови в них. В поддержку выдвинутой гипотезы можно привести наблюдения Ф. З. Меерсона (1981) сообщающего, что при наличии пищи в желудке во время стрессового воздействия изъязвлений его слизистой может не наблюдаться. Данный факт (как правило не учитываемый исследователями, регистрирующими состояние стресса по наличию изъязвлений на слизистой желудка подопытных животных или, реже, человека) свидетельствует, в том числе, в пользу утверждения о комплексности действия средовых факторов (см. выше). Очевидно, поступающая в центральную нервную систему информация о наличии в желудке пищи требует внесения адекватных корректив в формирование (в ответ на действие некоего стрессора) функциональной системы. Т. е. организм в этом случае вынужден «включить» в эту систему в том числе и работу желудочно-кишечного тракта (вернее – его функций), что, в свою очередь, обуславливает усиление микроциркуляции в тканях желудка и тонкого кишечника (включая их подслизистую и слизистую оболочки), а следовательно не дает развиться ишемии слизистой и дать толчок к образованию эрозий и язв на поверхности упомянутых органов.

Отчасти в пользу высказанной гипотезы свидетельствуют и наши собственные наблюдения за спортсменами, находящимися сразу после выполнения предельных по объему и интенсивности тренировочных нагрузок в состоянии предельной усталости (но далеко не всегда – в состоянии стресса!). В частности для этого состояния характерна выраженная бледность кожных покровов, что можно объяснить преимущественным обеспечением кровью «компонентов» функциональной системы «выполнявшей» доминировавшую в предыдущий момент функцию. Еще более показательны результаты автоэксперимента и эксперимента на добровольцах в которых изучались эффекты низкоэнергетического лазерного воздействия [Т. Н. Кузнецова, С. Е. Павлов, 1996; С. Е. Павлов, 1998а,б,в; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, И. Афонякин, 1998; С. Е. Павлов с соавт., 1999; и др.] на организм спортсмена, выполняющего неограниченную по времени и объему (до отказа) интенсивную тренировочную «работу». Так, практически полное отсутствие субъективного ощущения усталости (что было обусловлено, прежде всего, нашими предшествовавшими «спортивно-педагогической» части эксперимента манипуляциями с низкоэнергетическими лазерами) после восьмичасовой непрерывной игры в теннис, тем не менее, сопровождалось резко выраженной бледностью кожных покровов и нарушением теплопродукции организма испытуемого, хотя изучаемые, стандартно используемые в практике врачебного контроля за спортсменами показатели деятельности сердечно-сосудистой системы (ЧСС, АД, электрокардиографические показатели), по окончании нагрузки и краткого отдыха незначительно отличались (или не отличались вовсе) от исходных. Аналогичные (более или менее выраженные – в зависимости от объема и интенсивности выполненной спортсменом работы) результаты наблюдались в экспериментах со спортсменами-добровольцами, специализирующимися в легкой атлетике и плавании. Не касаясь в данной работе механизмов действия низкоэнергетического лазерного излучения на организм спортсмена [М. Т. Александров с соавт., 1992; Т. Н. Кузнецова, С. Е. Павлов, 1996; С. Е. Павлов, 1998], следует, тем не менее, в свете рассматриваемой проблемы, упомянуть по крайней мере об одном из предварительных выводов, сделанных нами на основании результатов проведенных экспериментов. Имеется в виду предположение о преимущественном кровоснабжении компонентов напряженно работающей функциональной системы в ущерб органам и тканям (в том числе – кожным покровам) не задействованным в данной конкретной функциональной системе, усиленном неспецифической лазерной стимуляцией.

Возвращаясь к адаптационным реакциям и адаптационным изменениям организма в ответ на внешние или внутренние средовые воздействия следует понять что же привело к их фактическому разделению в восприятии многочисленных исследователей. Очевидно, единственной причиной этому является относительный гетерохронизм пиковых проявлений тех и других. Так, если максимум функциональных изменений физиологических показателей может быть зарегистрирован либо непосредственно во время действия, либо сразу по окончании действия того или иного раздражителя, то «пик» положительных структурных изменений, в которых значительную роль играет процесс «анаболической суперкомпенсации», в зависимости от сопутствующих условий, может наблюдаться через 6-12-24-48 и более часов. При этом сроки нормализации отдельных функциональных и гомеостатических показателей могут колебаться от секунд до часов и суток. Так, частота сердечных сокращений после физической нагрузки нормализуется в течение секунд или минут, уровень отдельных гормонов может оставаться на уровне выше исходного на протяжении нескольких часов, концентрация молочной кислоты в мышцах может быть повышена через сутки и более после выполнения ими работы. Таким образом, можно говорить о в той или иной степени протяженных во времени и более или менее выраженных или плавных изменениях функциональной активности различных компонентов какой-либо функциональной системы, которые «сопровождаются» изменением функционального состояния организма в целом и обуславливают формирование принципиально нового функционального состояния, «поддерживаемого» в том числе и происходящими структурными изменениями в компонентах конкретной функциональной системы. В частности о возможности формирования в организме через 12-24-48-72 часа после того или иного воздействия качественно различных относительно стабильных «неспецифических состояний» говорят и Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова (1977, 1979, 1990 и др.). При этом выдвинутый тезис о «единстве» неспецифического и специфического [П. Д. Горизонтов, Т. Н. Протасова, 1968] позволяет использовать временные параметры того же порядка для оценки сроков формирования специфических (включая структурные) изменений в организме после действия того или иного раздражителя.

Таким образом, говоря о «функциональном состоянии» организма, следует понимать что реально мы всегда имеем дело с чем-то нестабильным (или относительно нестабильным), причем эта нестабильность всегда определяется, прежде всего, нестабильностью Среды в которой существует организм, особенностями онтогенетического развития организма и гетерохронизмом реакций организма на специфику предшествующих (в определенном временном интервале) моменту оценки «функционального состояния» организма воздействий. Соответственно, в попытках оценить «функциональное состояние» того или иного организма мы практически всегда будем иметь некие этапные результаты формирования всегда нового состояния, отличного от любых прежде достигаемых конкретным организмом «функциональных состояний». Но, наряду с этим, в зависимости от того на каком этапе функциональных и структурных изменений проводится исследование, мы можем говорить о большей или меньшей стабильности функционального состояния организма в целом. Кроме того, следует вспомнить, что любые средовые изменения всегда предельно специфичны и эта специфичность отражена в системных реакциях на них организма. Следовательно, так же специфичны будут и изменения «этапных» функциональных состояний организма и его «конечное» сформированное, а потому - относительно стабильное - функциональное состояние. Понимание всего этого дает основание считать широко используемые в клинике методы функциональной диагностики малоинформативными особенно в тех случаях, когда требуется оценить «функциональное состояние» организма в целом, а не уровень функционирования в неких определенных исследователем условиях отдельных его органов или анатомо-физиологических систем [Т. Н. Кузнецова, С. Е. Павлов, 1997; С. Е. Павлов, 1998; С. Е. Павлов, Н. Г. Городенский, С. Л. Шармина, 1998 и др.].

Необходимо сказать, что столько внимания уделено совершенно неконкретному понятию «функциональное состояние организма» не случайно. Выше уже говорилось о том, что в ответных реакциях организма на различные, всегда комплексные средовые воздействия пространственно-временные взаимосвязи этих ответов не имеют границ и особенно тогда, когда речь идет о повторяющихся воздействиях, формировании специфических функциональных систем и, соответственно, - адаптации организма к этим воздействиям. При этом свою лепту в специфику адаптационных изменений способен внести, в том числе, и временной интервал между повторяющимися однообразными средовыми воздействиями. Так, значительное укорочение интервала между повторяющимися воздействиями (например однотипной физической нагрузкой) может обусловить фактическое исключение из процесса адаптационных изменений не только фазы «анаболической суперкомпенсации», но и просто фазы компенсации, что приведет к превалированию в организме катаболических процессов и к формированию иной, адекватной уже вновь сложившимся условиям функциональной системы (эффект такого адаптационного процесса может быть противоположен ожидаемому), либо - при достаточной силе воздействий – к истощению и даже гибели организма. И, напротив, значительное увеличение этого интервала может привести к отвлечению энергетических и пластических ресурсов организма для формирования в нем других функциональных систем и, следовательно, к снижению эффективности процесса адаптации к «интересующему» нас средовому комплексу. Соответственно, в практической деятельности, например, врача, тренера, педагога контроль за специфическими (прежде всего по отношению к ожидаемому адаптационному эффекту) изменениями функционального состояния организма (или - более узко - формирующейся функциональной системы) может позволить избежать отрицательных последствий их профессиональной деятельности, или непродуктивной траты времени и сил и добиться в этой деятельности оптимального желаемого эффекта.

Прежде чем попытаться представить с системных позиций различные варианты течения адаптации, необходимо определиться с моментом начала собственно любого адаптационного процесса. Ф. И. Фурдуй (1980) считает, что началом адаптации является возникновение в функциональных системах (термин «функциональные системы» в редакции указанного автора несет «традиционный» смысл – имеются в виду «функциональные системы» кровообращения, дыхания, движения и проч.) «специфических реакций организма, обеспечивающих не только сохранение и продолжение жизни отдельного индивидуума и вида в целом, но и их эволюцию». Далее, если вспомнить схему адаптации, предложенную Ф. З. Меерсоном (1981), то становится понятным, что по мнению указанного автора, так или иначе поддерживаемого сегодня большинством исследователей, прямо или косвенно занимающихся изучением проблем адаптации, этот процесс начинается с момента окончания некоего воздействия (например – физической нагрузки). Вместе с тем, та же «физическая нагрузка» может длиться от долей и нескольких секунд до (по крайней мере) минут и часов. Но при этом вряд ли кто-то будет утверждать, что живой организм начнет реагировать например на 6-часовое плавание только по прекращении последнего. Гомеостатические сдвиги в организме возникают как минимум с момента начала работы, а если уж быть абсолютно точным – с момента поступления в кору головного мозга афферентных импульсов «требующих» включения строго специфической функциональной системы, т. е. в тот момент, когда само плавание еще собственно и не началось. Не следует забывать и о стадии афферентного синтеза в целом, так же предшествующей выполнению организмом любого специализированного действия. Причем исключить эту стадию невозможно: в этой стадии организм решает использовать ли ему уже «предсуществующую» в нем «функциональную систему плавания» (с включением механизмов памяти), либо (при отсутствии таковой) попытаться экстренно ее построить. В последнем случае положительным результатом таких попыток видимо следует считать выживание организма. Очевидно, что в случае некоего сознательно совершаемого индивидуумом действия (например того же плавания) предварительно включаются те же механизмы, за тем исключением, что первичным, возбуждающим в связи с предстоящим действием в центральной нервной системе ассоциативные связи фактором будет являться не экстренно возникшая «ситуационная», а внешне (указание на совершение действия извне) или внутренне (собственное желание совершения конкретного действия и представление о параметрах данного действия) «ментально» формируемая афферентация. Эта стадия (афферентного синтеза) формирования конкретной двигательной доминанты в коре головного мозга имеет значение еще и в плане повышения готовности конкретной же функциональной системы и ее компонентов к выполнению «запланированного» индивидуумом конкретного действия. Эти механизмы, кстати, едва ли не повседневно реально (но далеко не всегда - осознанно) используются педагогами и психологами в их профессиональной деятельности. Вполне очевидно, что даже такая, внешне «незаметная» работа центральной нервной системы производится организмом с энергетическими тратами и при этом достаточными, чтобы быть принятыми во внимание отклонениями гомеостаза в «центральных» компонентах функциональной системы. Следовательно, мы не имеем права вычленить эту стадию формирования конкретной функциональной системы из общего процесса адаптации организма к специфической деятельности. В связи с этим следует принять, что началом процесса адаптации в целом (соответственно стартовым моментом адаптационных реакций и адаптационных изменений) следует считать уже начальную стадию афферентного синтеза. И даже если само «планируемое» действие по какой-либо причине не было совершено (отсутствовала пусковая афферентация), произведенная нервной системой работа в любом случае приносит свои специфические для данной работы результаты.

Здесь же следует еще раз остановиться на уже упомянутой в I главе грубейшей ошибке В. Н. Платонова (1988), утверждающего, что процесс восстановления в организме (спортсмена) начинается после прекращения им работы. Свое мнение по этому поводу со ссылкой на И. П. Павлова (1890) и A. V. Hill (1927) я уже высказал (см. I главу). Соответственно, если считать пусковым моментом адаптации начало стадии афферентного синтеза, следует признать, что фактически одновременно с происходящими гомеостатическими сдвигами в центральной нервной системе начинают активизироваться и процессы восстановления, интенсивность которых в начале, к сожалению не может быть абсолютно адекватна энергетическим и пластическим тратам организма (эта «неадекватность» ликвидируется позднее - в стадиях компенсации и суперкомпенсации). Более того, процесс восстановления, как и сам процесс адаптации, должен быть строго специфичен. Последнее крайне важно, поскольку недостаток специфических энергетических, пластических, минеральных и других ресурсов в организме и их качественное или количественное «несоответствие» функциональному запросу системы может оказать существенное влияние на формирование той или иной функциональной системы, а, следовательно и на конечный результат процесса адаптации [С. Е. Павлов, М. В. Павлова, Т. Н. Кузнецова, 2000]. Кроме того, принятие того факта, что восстановление всегда начинается уже с момента начала работы нервного аппарата организма, может внести определенные коррективы например в практику спорта и в частности - в пути решения проблемы восстановления и повышения спортивной работоспособности. Так, для решения данной проблемы могут быть использованы средства и методы, «формирующие» в организме адекватное предстоящей работе «исходное» дорабочее состояние (о необходимости оценки исходных состояний организма, в частности, пишет В. М. Фролов (1972); Е. Г. Жиляев с соавт. (1999) считает, что «функциональная надежность» организма зависит не только от специфики воздействующих факторов, но и от «функционального и физического статуса, возраста и состояния здоровья, степени изменения реактивности организма») и тем самым опосредованно способствующие интенсификации в нем (а если быть более точным – в его функциональных системах) процессов в дальнейшем призванных обеспечить в том числе его восстановление.

Далее попытаемся представить общие принципы течения в организме целостного процесса адаптации. Прежде чем приступить к этому, следует обозначить ряд условий, необходимых для упрощения восприятия предлагаемой схемы. Во-первых, необходимо несколько абстрагироваться от реалий и только в данном случае допустить возможность существования в организме стационарных (или почти стационарных) состояний, что неприменимо для естественного эксперимента (вспомним об изменчивости внешней и внутренней среды организма и «гомеорезе» [К. Уоддингтон, 1957, 1970]). Это позволит в нашем представлении «вычленить» интересующий нас процесс и избежать необходимости учтения (что невозможно в реальных условиях) множества дополнительных («обуславливающих») факторов. Во-вторых, имеет смысл напомнить, что, согласно сказанному ранее, организм всегда реагирует на целостный комплекс средовых воздействий и его реакции на этот действующий комплекс всегда носят единый системный характер. При этом исключается возможность одномоментного доминирования нескольких функциональных систем. В-третьих, следует напомнить о тезисе, постулирующем единство функции и структуры, исключающем афизиологические представления о неких «кумулятивных» [Н. И. Волков, 1986; Л. П. Матвеев, 1997; и др.] процессах в организме, являющихся основой последующих структурных изменений [«структурный след» – Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988, 1996; А. С. Солодков, Ф. В. Судзиловский, 1996; и др.] в его тканях и органах. В-четвертых, необходимо помнить, что согласно основным положениям теории функциональных систем [П. К. Анохин, 1935, 1958, 1968, 1978, 1980, и др.] окончательное формирование конкретной функциональной системы (что соответствует достижению состояния адаптированности организма к конкретному комплексу действующих на него средовых факторов – С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999) возможно при длительном (в течение адаптационного периода) постоянном, а также периодически или апериодически повторяющемся действии комплекса средовых факторов. Одно из условий возможности достижения состояния адаптированности к такому комплексу - относительная неизменность данного комплекса. «...Система создается тем, что изо дня в день повторяется стереотипный порядок одних и тех же условных раздражителей» [П. К. Анохин, 1978]. Еще одним, пятым условием в нашем случае следует считать полноценность обеспечения организмом функционального запроса формирующейся системы. Любой дефицит в организме, касающийся потребностей формирующейся функциональной системы, изменяет «внутренние» условия ее формирования и может привести к элементарной невозможности сформировать конкретную функциональную систему с желаемым конечным результатом [С. Е. Павлов, М. В. Павлова, Т. Н. Кузнецова, 2000]. При этом в лучшем случае организм может создать иную (отличную от прогнозируемой) функциональную систему с иным конечным результатом. Шестое условие, которое следует оговорить прежде, чем попытаться представить общую схему протекания адаптационного процесса – адекватность изменившихся средовых условий существования условного организма его адаптационным возможностям. Вполне очевидно, что если некие изменения, произошедшие в среде будут предъявлять чрезмерные требования к организму и не могут быть скомпенсированы протекающими в нем приспособительными изменениями, то данный организм при невозможности избежать «взаимодействия» с этой изменившейся средой просто-напросто погибнет.

Итак, представим, что мы «имеем» некий условный сложноорганизованный живой организм, находящийся в стационарном состоянии (что может быть «реализовано» лишь в условиях абсолютной неизменности его внешней и внутренней Среды), характеризующемся, в том числе, также неким стационарным нейрогуморальным статусом. Для рассмотрения целостного процесса адаптации (который условно разделен мною на несколько этапов) «мысленно» введем в эту «стационарную систему» (здесь имеется в виду «система» «Организм-Среда», памятуя о единстве организма и влияющих на его жизнь условий - И. М. Сеченов, 1952; Т. Д. Лысенко, 1948) некий новый постоянно, периодически или апериодически «действующий» средовый фактор, с которым организм прежде никогда не «встречался» (если вспомнить о всегда комплексном, «ассоциированном» действии многих факторов и едином системном ответе организма на действие этого комплекса, то выполнение этого условия не является обязательным – в нашем случае главное, чтобы новым, неизвестным организму был в целом комплекс действующих на него факторов). Оговорим, что по условиям нашего «эксперимента» требования, предъявляемые этим «комплексом» организму обуславливают усиление большинства его (организма) функций. При этом любое по специфике и силе (неспецифическим свойствам – Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1990 и др.) надпороговое «дополнительное» воздействие дестабилизирует ранее «условно» стационарную систему. Насколько незначительными по «силе» могут быть средовые воздействия и тем не менее вызывать ощутимые изменения в функциях организма (в противовес мнению авторов, считающих стресс необходимым условием начала процесса адаптации) показывают, в том числе, результаты исследований K. Wasserman et al., (1985), свидетельствующие, что даже относительно небольшое снижение парциального давление кислорода в атмосфере снижает насыщение артериальной крови кислородом, что, в свою очередь, ведет к уменьшению показателей максимального потребления кислорода и анаэробного порога при одной и той же физической нагрузке. Именно «дестабилизация» системы провоцирует начало афферентного синтеза («...во всех случаях, где имеется какой-либо поведенческий акт, ему неизбежно должен предшествовать процесс афферентного синтеза» [П. К. Анохин, 1980]) и формированию акцептора результата действия на основе обработки нейронами коры головного мозга всего объема поступившей к ним афферентной информации. «В процессе афферентного синтеза происходит одновременная обработка самой разнообразной информации, поступающей в центральную нервную систему из внешнего и внутреннего мира. На этой стадии «предрешения» синтезируется целый ряд возбуждений. «...Стадия «предрешения» формируется на основе доминирующей в данный момент эмоции или мотивации» [П. К. Анохин, 1978]. Формирование акцептора результата действия включает в себя не только «внутрицентральное» формирование предполагаемого конечного результата действия, но и формирование в целом модели действия организма в сложившихся условиях (с определенными параметрами и самого «действия» и конечного результата) на основе подбора и подготовки к работе уже имеющихся («предсуществующих» - П. К. Анохин, 1968) в организме физиологических механизмов. Только по завершении этой стадии (и, видимо, по окончании стадии принятия решения – «Решение ... совершается после того, как произведен выбор наиболее адекватного результата по отношению к данной доминирующей мотивации» [П. К. Анохин, 1978]) может быть реализовано «действие» пусковой афферентации (можно думать о ведущей роли в этом процессе ретикулярной формации) и дан старт собственно конкретной деятельности организма в соответствии с «запрограммированной» его мозгом моделью действия и его результатом.

Как уже говорилось ранее, «внешние» параметры функциональных систем могут иметь любые пространственно-временные характеристики. Деятельность функциональных систем ограничивается во времени и пространстве получением конечного результата работы системы и может быть прекращена лишь в связи с полной удовлетворенностью системой конечным результатом, либо в связи с остановкой «работы» системы и включением или формированием новой (адекватной вновь изменившимся условиям) функциональной системы. Но вне зависимости от длительности цикла (до получения этапного или конечного результатов) работы системы, фактически с момента «включения» пусковой афферентации, в кору головного мозга (а точнее – в ранее сформированный акцептор результата действия) начинает поступать «периферическая» афферентная информация о параметрах производимого организмом действия, что позволяет системе своевременно корригировать ранее запрограммированную в акцепторе результата действия модель (с ее этапными результатами) опираясь, прежде всего, на конечный результат действия и по ходу вносить коррекцию в работу задействованных с целью получения конечного результата периферических компонентов. Таким образом, первично сформированный акцептор результата действия не является абсолютной и окончательной моделью действия, и может быть сравним с карандашным наброском на холсте, который примет законченные очертания только после длительной и кропотливой работы художника. На первом этапе формирования функциональной системы, который может быть назван «этапом первичной экстренной мобилизации предсуществующих компонентов системы», в связи с динамической изменчивостью ее акцептора результата действия до окончания (в результате достижения системой более или менее удовлетворительного конечного результата ее деятельности, либо в результате «исчезновения» фактора дестабилизировавшего «исходное» условно-стационарное состояние организма) совершаемой функциональной системой работы (цикла работы системы) не представляется возможным более или менее точно оценить ее компонентный состав, особенно если учесть, что «компоненты» любой функциональной системы, как ранее было сказано, это не органы и даже не анатомо-физиологические системы, а их многочисленные функции (при обязательном условии теснейшей взаимосвязи функции и структуры ее обеспечивающей), в той или иной степени представленные в работе конкретной функциональной системы. Именно поэтому оценка специфического компонентного «состава» любой формирующейся функциональной системы возможна лишь в случае получения максимального («полного» – что практически невозможно в реальных условиях) объема информации о внешних и внутренних параметрах ее деятельности в сравнении с этапными и конечным результатами «работы» этой конкретной системы, и, таким образом, - всегда до, во время и по окончании специфической деятельности конкретной функциональной системы. «...Ни один результат, который достигается в функциях организма не может быть взят без начальной, средней и конечной части формирования и развития действия функциональной системы» [П. К. Анохин, 1980]. А следовательно, разрозненные «аналитические» [П. К. Анохин, 1968, 1978] результаты исследований, полученные вне конкретной специфической деятельности и вне связи с параметрами этой деятельности изучаемой конкретной системы не могут считаться достаточно информативными [С. Е. Павлов, М. В. Павлова, Т. Н. Кузнецова, 2000]. Тот же вывод, видимо, следует сделать и по поводу существующей тенденции делать далеко идущие выводы о работе той или иной целостной функциональной системы базируясь исключительно на данных о работе ее неспецифического компонента (как, впрочем и других отдельных ее компонентов). «...Система, при своем становлении приобретает собственные и специфические принципы организации, не переводимые на принципы и свойства тех компонентов и процессов, из которых формируются целостные системы» [П. К. Анохин, 1978].

Однако на практике регистрация, например, выраженности изменений в нейроэндокринном аппарате организма (неспецифические адаптационные реакции организма – H. Selye, 1936, 1952; Г. Селье, 1960; Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1990 и др.) дает возможность оценить относительную суммарную силу воздействия на организм измененного (введением дополнительного фактора) комплекса средовых факторов, что может и должно находить применение в том числе в медицинской, спортивной [Т. Н. Кузнецова, 1989; Т. Н. Кузнецова, С. Е. Павлов, 1996; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998, 1999; С. Е. Павлов, 1998, 1999] и других деятельностях человека. Но, хотя неспецифический компонент функциональной системы в числе других также определяет и специфичность данной системы, это не дает повода использовать данный компонент для оценки специфических качеств системы в целом. И, главное, следует помнить, что, прежде всего, «результат главенствует над системой» [П. К. Анохин, 1975], но при этом не только конечный результат, пусть даже оцениваемый мультипараметрически [В. А. Шидловский, 1973, 1978, 1982], а и этапные параметры (результаты) работы системы определяют в конечном итоге ее специфичность и ее компонентный состав [С. Е. Павлов, 1999; С. Е. Павлов, М. В. Павлова, Т. Н. Кузнецова, 2000].

Вне зависимости от того, действует ли на организм вновь «созданный» нами комплекс средовых факторов постоянно, периодически или апериодически, каждый «цикл» работы функциональной системы заканчивается сличением в акцепторе результата действия конечного полученного в данном цикле результата с ранее «запрограммированным» результатом. Более того, П. К. Анохин (1980) отмечал, что «...в эпизодически складывающихся функциональных системах поведенческого типа аппарат сопоставления (акцептор действия) складывается экстренно и каждый раз заново на основе афферентного синтеза всех имеющихся в данный момент внутренних и внешних воздействий на организм». Необходимо лишь помнить об аппарате памяти функциональной системы который с каждым новым включением ее рабочего цикла начинает играть все большую роль в том числе и в формировании акцептора результата действия. Но при этом опыт показывает, что на этом этапе адаптации организма к вновь «сложившемуся» комплексу средовых воздействий в любом случае следует исключить возможность «мгновенного» безошибочного формирования предельно продуктивной новой функциональной системы (хотя «при реализации своей функции система использует все возможности степеней свободы нейронов, чтобы достичь полезного результата кратчайшим путем в минимальной время» [П. К. Анохин, 1980]), а, следовательно, исключить и возможность одномоментной, «срочной» адаптации организма к вновь сложившимся условиям. Одной из причин этого может являться ранее уже упоминавшаяся здесь как одно из основных свойств организма направленная изменчивость. Изменения в рабочих компонентах функциональной системы, начинающиеся с момента начала работы системы и инертность функциональных и теснейшим образом связанных с ними структурных адаптационных изменений (упоминая которые следует понимать, что «...всякая изменчивость функции связана с изменчивостью именно в нервных центрах, а не на периферии», но «...функциональная система не относится только к коре головного мозга или даже к целому головному мозгу. Она есть по сути центрально-периферическое образование...» [П. К. Анохин, 1980]) обуславливают уже вторичную дестабилизацию функциональной системы. Этой дестабилизации способствуют, в том числе, и процессы, протекающие в фазе «анаболической суперкомпенсации». Таким образом к началу следующего цикла «включения» формирующейся функциональной системы организм «подходит» уже в качественно ином, отличном от исходного состоянии, отражающем произошедшие в нем изменения и происходящие в нем в этот момент процессы. Этот первый этап процесса адаптации («этап первичной экстренной мобилизации предсуществующих компонентов системы») может включать один или несколько (при этом, всегда – достаточно ограниченное число) представленных выше циклов «работы» системы. Но в любом случае, до тех пор, пока в компонентах системы происходят направленные изменения, конечный полученный на этом первом этапе результат деятельности системы не будет «идеальным», а, следовательно, система по окончании этого этапа не может считаться сформированной, что в свою очередь не позволяет говорить о достижении организмом состояния адаптированности в том числе и к «созданному» нами и действующему на наш «условный» организм комплексу средовых факторов.

Следующий этап адаптации (формирования специфической функциональной системы) протекает под девизом максимального охвата системой всех функций организма, которые могли бы войти в ее состав в качестве взаимосодействующих [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1978, 1980 и др.] компонентов с целью получения конечного желаемого результата. «...Система «стремится» получить запрограммированный результат и ради этого может пойти на самые большие возмущения во взаимодействиях своих компонентов» [П. К. Анохин, 1975]. Этот этап характеризуется значительной продолжительностью (что обусловлено большим количеством «рабочих циклов» системы) и едва ли не наибольшими (по сравнению с другими этапами адаптации) энерготратами. «Формирование системы сопровождается вовлечением все большего числа необходимых для ее формирования энергетических и структурных компонентов (М. А. Уголев, 1985, называет это платой за важный позитивный эффект)…» [С. Е. Павлов, 1999]. «Главное качество биологической самоорганизующейся системы и состоит в том, что она непрерывно и активно производит перебор степеней свободы множества компонентов, часто даже в микроинтервалах времени, чтобы включить те из них, которые приближают организм к получению полезного результата» [П. К. Анохин, 1978]. Именно на этом этапе формирующаяся функциональная система наиболее лабильна, а фиксируемые в ней адаптационные изменения наименее специфичны - в связи с «охватом» системой в этот период адаптации в том числе компонентов, которые в дальнейшем могут оказаться для нее ненужными. При этом, в каждом новом цикле (как на этом, так и на последующих этапах) система работает по общей, представленной выше схеме. Т. е. общая «операциональная архитектоника» [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1975, 1980 и др.] формирующейся функциональной системы остается неизменной в течение всего времени ее формирования. Поэтому, благодаря постоянному сличению получаемых результатов деятельности системы в акцепторе результата действия, параллельно с максимальным «охватом» системой функций организма (с целью выбора тех функций, которые могут оказаться для нее полезными в плане получения конечного результата) происходит отсеивание ею «лишних» (энергетических и структурных) компонентов [М. А. Уголев, 1985], что позволяет назвать этот этап «этапом выбора необходимых системе компонентов». «...Всякий компонент может войти в систему только в том случае, если он вносит свою долю содействия в получение запрограммированного результата» [П. К. Анохин, 1978]. При этом очевидно, что «долевое» соотношение «охваченных» и «выбранных» системой в процессе ее формирования компонентов будет меняться, поскольку постепенный подбор функциональной системой «…приспособлений не вообще “проба”, а проба, лежащая непременно на пути к правильному эффекту» [П. К. Анохин, 1980]. В соответствие с этим адаптационные изменения в системе в целом к концу «этапа выбора необходимых системе компонентов» становятся все более специфичными по отношению к конечному, «запланированному» системой результату, а энерготраты системы к окончанию «этапа выбора» несколько снижаются. Таким образом, на всех этапах своего формирования функциональная система работает в некоем континууме промежуточных результатов. После достижения ею определенной промежуточной цели, начинается ее «беспокойство» на предмет достижения следующей. При этом в системе идет отбор именно тех степеней свободы ее компонентов, которые при их интегрировании определяют в дальнейшем получение конечного «полезного» для системы результата [П. К. Анохин, 1968, 1975; С. Е. Павлов, 1999].

Начало следующего этапа формирования функциональной системы (этапа адаптации организма к постоянно, периодически или апериодически действующему неизменному комплексу средовых факторов) характеризуется достижением системой достаточной определенности ее структуры, что позволило дать этому этапу название «этапа относительной стабилизации компонентного состава функциональной системы». На данном этапе формирования системы также фиксируются адаптационные изменения в компонентах системы, и эти изменения не менее выражены, нежели на предыдущих этапах, но при этом они более специфичны. Можно ожидать, что по мере протекания данного этапа выраженность адаптационных изменений в компонентах системы будет снижаться. Но происходящие в системе и в организме на этом этапе формирования функциональной системы (адаптации) адаптационные изменения в ее компонентах предельно специфичны, что позволяет организму более экономично и целенаправленно расходовать структурные ресурсы и его адаптационный потенциал. Похожие тенденции можно отметить и в сфере энергообеспечения «работы» системы: некоторое общее снижение энерготрат организма при повышении их специфичности.

Для «этапа относительной стабилизации компонентного состава» функциональной системы характерно, помимо прочего, усиление процесса гармонизации работы всех ее компонентов, совершающегося при непосредственном участии в нем центральной нервной «системы». Но эта стабилизация на данном этапе относительна ввиду все еще происходящих в компонентах системы адаптационных изменениях и наличия фазы «анаболической суперкомпенсации». К слову: наличие этой фазы свидетельствует, что отдельные физические принципы (в частности - «действие равно противодействию») не «работают» в биологических системах.

«Этап относительной стабилизации компонентного состава» завершается «этапом стабилизации функциональной системы». Однако, говоря о стабилизации системы, нельзя подразумевать при этом абсолютную неизменность (статичность) всех ее компонентов. Те же адаптационные изменения могут быть зафиксированы и на этом (как и на всех предшествующих и на последующем) этапе формирования функциональной системы, однако происходящие в компонентах системы (в результате ее периодического «включения») изменения оптимальны, предельно гармоничны (не приводят к дестабилизации системы) и обеспечивают динамическую стабильность компонентов работающей функциональной системы на основе динамической же стабильности ее структурных элементов. Этот этап характеризуется отсутствием фазы «анаболической суперкомпенсации» (катаболические и анаболические процессы в организме гетерохронно уравновешены), а любые обменные процессы в организме на этом этапе адаптации носят нормальный компенсаторный характер. Т. е. на этом этапе (как и на других) компоненты системы работают в соответствии с законом перемежающейся активности функционирующих структур [Г. Н. Крыжановский, 1974].

Однако процесс адаптации организма к постоянно, периодически или апериодически действующему неизменному комплексу средовых факторов не заканчивается «этапом стабилизации функциональной системы». Максимально продуктивной и экономичной система становится только на «этапе сужения афферентации» [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1978, 1980 и др.]. «Если только данная функциональная система ведет к положительному результату для организма и этот эффект повторяется, в функциональной системе наступает неудержимый процесс отстранения все большего и большего количества афферентных импульсов от регулирования данной функцией. Происходит ... «сужение афферентации» системы. ... Как только сложилась функциональная система, обеспечивающая ту или иную форму приспособления животного к внешнему миру, так сейчас же начинается процесс постепенной своеобразной деафферентации этой системы» [П. К. Анохин, 1980]. Именно устранение «лишней» афферентации приводит к автоматизму включения (по сигнальному типу) системы в целом и делает ее работу максимально экономичной и продуктивной. Только в этом случае, кстати, в противовес мнению Ф. З. Меерсона (1981) и его последователей появляется возможность говорить об экономичности работы организма (причем - об экономичности - лишь при выполнении конкретной, специфической деятельности).

«Этапом сужения афферентации» [П. К. Анохин, 1958, 1968, 1978, 1980 и др.] полностью заканчивается процесс адаптации (формирования конкретной функциональной системы), и только по его окончании появляется возможность говорить о достижении организмом состояния адаптированности [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999] к «предложенному» ему комплексу действующих средовых факторов. При этом достигнутое организмом состояние адаптированности (введение терминов «адаптированность», «уровень адаптированности» позволяет разделить понятия процесса, степени и факта приспособления организма к каким-либо условиям [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998]) относительно стабильно до тех пор, пока стандартен (неизменен) комплекс действующих на организм факторов и, следовательно, неизменна афферентация от воздействий средовых факторов на данный организм. Причем именно неизменность суммарной афферентации и поддерживаемая ею упорядоченность и уравновешенность течения в организме всех типов обменных процессов является основой стабильности системы в целом. «...Всякое усиление «устраненной» афферентации сверх ее оптимальной интенсивности немедленно дезорганизует течение всех процессов системы» [П. К. Анохин, 1980]. Именно дезорганизация (дестабилизация) ранее сформированной функциональной системы дает старт к формированию новой, специфичной уже к вновь сложившейся «обстановке» системы. И принимая во внимание, что, в том числе, соотношение в комплексе всех действующих на организм факторов формирует специфику его ответных реакций на действие этого комплекса, следует признать, что не только усиление, а любое изменение «устраненной» афферентации вызывает дестабилизацию системы (на путать с «дезадаптацией»!). Полученные нами экспериментальные данные [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 2000] свидетельствуют об этом. И, поскольку процесс адаптации всегда абсолютно специфичен и в его основе лежит процесс формирования предельно специфической по отношению к комплексу средовых воздействий функциональной системы, следует принять, что именно любое (зависящее, в том числе, от суммарной силы воздействия комплекса средовых факторов на организм) изменение специфики средовых воздействий (а, следовательно, - и изменение афферентной импульсации) является «триггером» адаптационных процессов в живом организме. В связи со сказанным необходимо признать неправомочность переоценки роли как стресса [H. Selye, 1936; Г. Селье, 1960; Ф. З. Меерсон, 1981; А. А. Виру, П. К. Кырге, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988, 1996; А. С. Солодков, Ф. В. Судзиловский, 1996; и др.], так и других неспецифических реакций [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1990 и др.] в целостном процессе адаптации. В любом случае «...первым и обязательным условием всякого экстренного изменения стандарта функциональной системы является сигнализация с периферии о пределах и направлении происшедших изменений в приспособительном акте. Следовательно, когда мы говорим о «сужении афферентации», то мы подразумеваем под этим устранение только оптимальных афферентных импульсов и только для стандартного развития нервных процессов в системе» [П. К. Анохин, 1980].

Вполне очевидно, что абсолютная адаптированность организма к действию некоего относительно стандартного комплекса средовых факторов и переход сформированной им в связи с этим функциональной системы на сигнальный принцип «запуска» ни в коей мере не исключает участия в работе последней всех ее компонентов и «сужение афферентации» [П. К. Анохин, 1968, 1975, 1980 и др.] не сопровождается сужением эфферентной составляющей работы системы. Соответственно, и в этом случае следует, очевидно, подразумевать, что организм в ответ на произведенную функциональной системой «внешнюю» и «внутреннюю» работу будет отвечать «вторичными» (см. выше) реакциями, которые было условлено называть адаптационными (специфическими и неспецифическими) реакциями. Но их задача на этом этапе будет состоять в поддержании на необходимом для стабильности системы уровне течения в ней обменных процессов. Но на этом, конечном этапе адаптации все реакции организма на произведенную системой работу абсолютно стандартизованы (что и позволяет говорить о «стабильности» системы) и структурно и энергетически полностью обеспечены, что не предъявляет дополнительных требований к ее компонентам, но стимулирует гетерохронное (что заставляет к определению «стабильный» добавить уточнение «относительно») течение на определенном уровне обменных процессов в структурных элементах компонентов системы. Таким образом, то, что ранее было нами обозначено как «адаптационные реакции и адаптационные изменения организма», возникающие теперь вследствие «работы» произведенной полностью сформированной функциональной системой, носят «поддерживающий» характер и, как и сама периодически, апериодически или постоянно совершаемая стандартная работа функциональной системы, являются необходимым условием ее стабильности. Другими словами, стандартная, привычная «работа» любой сформированной функциональной системы является необходимым условием «существования» этой системы. Можно сказать, что адаптационные процессы в системе не прекращаются и на этом этапе, однако очевидно, что фаза «анаболической суперкомпенсации» здесь будет отсутствовать. В пользу данного утверждения свидетельствует, в том числе, тот факт, что повышение уровня физической работоспособности в процессе спортивных тренировок лыжниц сопровождается значительным (в четыре раза!) снижением «индекса анаболизма» (Тестостерон/Кортизол х 100%) [Л. В. Костина, Н. С. Дубов, Т. А. Осипова, А. Н. Некрасов, Т. А. Щербакова. 1999]. Но одновременно нельзя исключить наличие фазы «простой» анаболической компенсации тех катаболических процессов, которые происходят в системе в процессе ее «работы». Т. е. прижизненное свойство организма направленно изменяться присуще ему всегда и в любом состоянии, но далеко не всегда эта направленная изменчивость служит ему средством достижения неких новых возможностей. Более того, это свойство в определенных ситуациях служит залогом сохранения стабильности организма. В результате подобных рассуждений можно прийти к абсурдному на первый взгляд выводу о том, что адаптация – постоянно «идущий» в организме процесс, не прекращающийся даже в случае достижения организмом состояния адаптированности к некоему комплексу средовых воздействий и обеспечивающий в этом случае стабильность сформированной системы. Более того, если вспомнить, что в нашем случае мы рассматривали механизм формирования единственной предельно специфической функциональной системы (в реальной же жизни организма доминирование одной функциональной системы сменяется доминированием другой), то следует придти к выводу, что любой сложный организм рассматриваемый в более или менее длительном временном промежутке реально представляет собой подвижную («гомеоретическую») суперсистему в которой в определенные меняющимися комплексами средовых воздействий (сменами доминант) интервалы времени происходят процессы, призванные формировать или поддерживать стабильность какой-либо из функциональных систем. Но даже в случае достижения организмом состояния адаптированности к конкретному комплексу действующих факторов (абсолютной сформированности конкретной функциональной системы), организм, стремясь к экономизации своей деятельности, пытается на основании каждой вновь сформированной и сформированных ранее систем создать уже более сложную функциональную систему, охватывая максимально возможные для нее пространственно-временные параметры. При этом ранее сформированные и включенные в эту новую «гиперсистему» функциональные системы по отношению к ней становятся субсистемами.

Кстати, упомянув об адаптированности организма к какому-либо постоянно, периодически или апериодически действующему на него средовому комплексу, как об «относительно стабильном» состоянии этого организма и учитывая условность выделения этапов формирования функциональных систем (этапов адаптации), очевидно, с той же степенью условности можно говорить и об «уровнях адаптированности» [С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998; С. Е. Павлов, 1999] организма к комплексу действующих на него факторов. Здесь мы в чем-то солидарны с мнением Р. М. Баевского (1980), считающего, что объектом прогнозирования должна являться степень адаптации. Однако вопрос о правомочности вообще введения любого из этих понятий («степень адаптированности», «уровень адаптированности») должен быть рассмотрен отдельно.

Далее представим, что некий новый комплекс средовых факторов по каким-то причинам действует на организм однократно. Нет никаких оснований думать, что организм никоим образом не отреагирует на действие этого комплекса. Более того, следует с абсолютной уверенностью предположить, что организм отреагирует на действие этого комплекса по описанному выше «сценарию» «этапа первичной экстренной мобилизации компонентов системы». Действительно, организму не известно, встретится ли он когда-либо еще с данным комплексом или нет, а потому, любой новый комплекс средовых воздействий воспринимается организмом как то, с чем еще неоднократно придется встречаться (случайность – несбывшаяся закономерность). Поэтому, в любом случае, даже однократная «встреча» организма с неким новым комплексом средовых воздействий, вне всякого сомнения, оставляет свой «след» в виде адаптационных реакций организма и адаптационных изменений (процесс «обратного развития» - которых, кстати, впоследствии может быть достаточно продолжительным – Н. Д. Граевская, И. А. Лазарева, 1994; С. Е. Павлов, Т. Н. Кузнецова, 1998) и в «центральных» и в «периферических» компонентах экстренно собранной (но не сформированной окончательно) на основе задействования «предсуществующих» физиологических механизмов функциональной системы. Следует отметить, что такое экстренное формирование «прототипа» новой функциональной системы сопряжено со значительными, прежде всего – энергетическими тратами организма, в связи с чем широко используемый сегодня в спортивной педагогике принцип варьирования тренировочных нагрузок в микро- и мезоцикле должен быть признан нерациональным. Кроме того, не следует забывать и о механизмах памяти [П. К. Анохин, 1935, 1958, 1968 и др.], фиксирующих все, в том числе и однократно происходящие в действующей на него Среде события. И в противовес мнению Н. А. Тушмаловой (2000) о том, что действия «случайных» условных и безусловных раздражителей не допускают формирования памяти, следует предположить, что любое однократное воздействие на организм так или иначе запечатлевается в памяти тех нейронов головного мозга, которые получили информацию о его действии. Уже все это, в противовес мнению П. К. Анохина (1975, 1980 и др.) позволяет считать, что любые, даже эпизодически протекающие целостные процессы направленной изменчивости в организме способствуют не только количественным, но и прежде всего качественным (опыт, «приобретенное влечение» – Х. Хекхаузен, 1986) его изменениям, причем последние могут сохраняться им на протяжении всей его жизни практически сколь угодно долго, что, в числе прочего, не позволяет всерьез воспринимать «цикловую» (адаптация – деадаптация – реадаптация) адаптационную концепцию, принятие которой свидетельствует лишь о чересчур поверхностном и в большей степени механистическом подходе к изучению проблем адаптации ее авторов и их последователей [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988, 1996; А. С. Солодков, Ф. В. Судзиловский, 1996; Т. А. Евдокимова, В. П. Правосудов, И. В. Сивас, 1999; и др.].

Для того, чтобы «расставить все точки» в затронутом здесь и ранее вопросе, разберем абстрактный пример «смены» одной уже сформированной функциональной системы другой, новой, формирующейся функциональной системой. Допустим, мы имеем в неком организме уже сформированную функциональную систему, состоящую из следующих компонентов: А, B, C, D, E, F, J, K, L, M, Q, U, W, Z. Представим, что по какой-то причине к организму вдруг перестали предъявляться условия, требующие использования данной системы. Если принять господствующую сегодня точку зрения на процессы, происходящие в организме после хронического невостребования ранее сформированной в организме системы, то следует считать, что в организме в целом будет протекать процесс «деадаптации». Учитывая, что, согласно бытующим сегодня представлениям об адаптации, в ее основе при формировании этой системы должны лежать некие чрезвычайные (стрессовые) обстоятельства, следует считать, что процесс «деадаптации» должен проходить под знаменем функциональной и структурной регрессии компонентов этой ранее сформированной функциональной системы. Но дело в том, что организм в целом всегда деятелен. Т. е. всегда происходит не его полное выключение, а всего лишь смена его деятельности (смена доминант – А. А. Ухтомский, 1951). Представим, что в нашем случае появились некие новые условия, провоцирующие формирование новой системы с компонентным составом: B, E, F, K, L, N, O, P, S, T, Y, W, V, Z, X. Жирным шрифтом здесь отмечены компоненты системы входившие в ранее сформированную систему, по неким причинам уже не использующуюся сегодня организмом. Т. е. здесь налицо то, что Ф. З. Меерсоном (1981) и Ф. З. Меерсоном, М. Г. Пшенниковой (1988) было названо «перекрестной адаптацией». Очевидно, что эти выделенные, вовлеченные во вновь формируемую систему компоненты не будут подчиняться провозглашенному Ф. З. Меерсоном (1981) и его многочисленными последователями процессу «деадаптации», с обязательной (по мнению того же Ф. З. Меерсона и его последователей), сопровождающей этот процесс регрессией функции и структуры. Реально процессы в различных «общих» для ранее существовавшей и вновь формирующейся систем компонентах будут разнонаправлены (различной выраженности регрессия, стабилизация, прогресс), а, следовательно, говорить здесь (как впрочем и в других случаях) о неком едином для организма процессе «деадаптации» по меньшей мере некорректно. Правда, принятие данной точки зрения становится возможным только после признания, во-первых, «права на существование» различных по выраженности адаптационных реакций [Л. Х. Гаркави, Е. Б. Квакина, М. А. Уколова, 1977, 1979, 1990 и др.] и, во-вторых, – прежде всего, абсолютной специфичности адаптации, протекающей на основе принципов формирования функциональных систем организма. Предчувствуя возможные возражения исследователей занимающихся «адаптацией» отдельных структурных образований организма (клеток, тканей, органов, анатомо-физиологических систем), могу лишь предложить им выделить интересующий их объект из организма хирургическим путем и попробовать изучать адаптационные процессы данного объекта in vitro. В противном случае все отмеченные ими в данном, находящемся в организме объекте (объектах) «локальные» адаптационные изменения только таковыми (адаптационными изменениями данного объекта) и будут являться, и ни в коей степени не будут свидетельствовать об истинных процессах, происходящих в данный момент в целом организме.

Столь же бессмысленно говорить о возможности «реадаптации», особенно если учесть концепцию о гомеоретической изменчивости организма [К. Уоддингтон, 1957, 1964, 1970, 1981]. Даже если удастся абсолютно воссоздать «внешние» средовые условия ранее способствовавшие формированию «деадаптированной» функциональной системы, невозможно повернуть время вспять и «очистить» организм от приобретенного им нового «жизненного опыта» со всеми сопутствующими ему фенотипическими изменениями, которые в составе «внутренней среды организма» [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; 1996; и др.] и совместно с «внешними» условиями будут формировать пусть даже похожую, но все-таки уже иную функциональную систему.

На основании вышесказанного следует принять, что постоянные изменения комплекса действующих на организм факторов обуславливают постоянное «острое» течение адаптационного процесса (но «острое» - не благодаря постоянному усилению неспецифических реакций организма, как это представлено в концепции Ф. З. Меерсона, 1981), исключая возможность полного формирования организмом абсолютно специфической функциональной системы. Т. е. в этом случае организм всегда будет «находиться» на первом этапе формирования («этапе первичной экстренной мобилизации предсуществующих компонентов системы») каждый раз новой функциональной системы, что не позволяет ему «достигнуть» состояния адаптированности к тому или иному комплексу средовых воздействий. И, хотя выраженность адаптационных изменений в компонентах этих, «экстренно» формирующихся систем может быть значительной, результат работы последних, вследствие, в том числе, неслаженности их работы, будет носить в той или иной степени случайный характер. До тех пор, пока все компоненты системы не будут «подогнаны» друг к другу и «выстроены» ею по принципу взаимосодействия [П. К. Анохин, 1968, 1978, 1980 и др.] для получения конкретного результата, ее деятельность не будет абсолютно продуктивной и эффективной. Именно поэтому эффекты «перекрестной адаптации» [Ф. З. Меерсон, 1981; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988] мало значимы [В. Н. Платонов, 1988] для адаптации организма к действующему на него конкретному комплексу средовых факторов.

Далее необходимо попытаться проанализировать едва ли не ежедневно встречающуюся в реальных жизненных условиях ситуацию, в которой организму приходится в ограниченный промежуток времени (минуты, часы, сутки) заниматься формированием нескольких в той или иной степени различающихся по специфике функциональных систем. Очевидно, в этом случае следует ожидать тем больших взаимовлияний на протекающие в компонентах этих систем процессы, чем более схожи будут эти формирующиеся функциональные системы по своей специфике. Другими словами и наоборот: чем меньше общих компонентов в формирующихся системах и чем менее значителен вклад этих общих компонентов в достижение хотя бы одной из систем конечного результата, тем меньше будет проявляться взаимовлияние процессов их формирования друг на друга. В качестве примера здесь можно привести процессы формирования функциональной системы специфического двигательного акта и обучения, например, иностранному языку. В обеспечении того и другого процесса будут принимать участие достаточно значительное число общих компонентов (нейроэндокринный, сердечно-сосудистый, даже – мышечный и др.). Хотя доля их участия в обеспечении этих различных поведенческих актов человека будет различна, при различных условиях можно ожидать либо относительного отсутствия взаимовлияния этих процессов, либо более выраженного одностороннего влияния одного процесса на другой. Так напряженная физическая работа, сопровождаемая сильной усталостью, может оказывать в том числе негативное влияние на способность человека к мыслительной деятельности, что в свою очередь сказывается на количественных и качественных показателях формирования функциональной системы того же обучения языку, а, следовательно и на способности организма (преимущественно – коры его головного мозга) построить, в связи с проводящимся обучением индивидуума, требуемую конкретную функциональную систему языкового знания. Отсюда: «Было у отца три сына. Двое умных, а третий – футболист…». Впрочем, и интенсивные или чрезмерные по объему занятия мыслительной деятельностью (тем более, если учитывать «инерционность» протекающих в организме процессов) так же могут оказывать негативное влияние на способность организма к освоению двигательных навыков. Оба этих варианта взаимовлияния процессов даже значительно разведенного во времени формирования предельно различных по специфике функциональных систем неоднократно наблюдал на себе и автор настоящей работы.

Однако наибольших взаимовлияний процессов формирования различных функциональных систем следует ожидать в том случае, когда специфика этих «включающихся» в ограниченном временном промежутке систем относительно схожа. В качестве примера таких систем можно привести функциональные системы бега с определенной скоростью на дистанции 100 и 1000 метров, «включаемые» (естественно, гетерохронно) организмом в любом порядке через произвольный или «внешне» (например - тренером) установленный временной интервал. В этом случае адаптационные реакции организма, запущенные им в результате более раннего включения одной из указанных систем обуславливают формирование динамически изменяющихся «функциональных состояний» организма, оказывающих влияние на способность организма к построению позднее запускаемой организмом функциональной системы. С другой стороны «включение» через определенный временной интервал другой системы вносит свои коррективы в уже протекающие в организме адаптационные процессы. Следует ожидать, что «суммарные» адаптационные реакции и изменения, как и сам процесс адаптации в этом случае будут значительно отличаться от изменений и процессов, наблюдаемых при «раздельном» построении этих систем. Это утверждение вполне согласуется с данными С. П. Летунова, Р. Е. Мотылянской (1971) и Ф. З. Меерсона (1973), которые показывают, что динамика обменных процессов, развивающихся при адаптации к гипоксии препятствует изменениям, вызванным другими стрессорными воздействиями. Л. М. Мамалыга (1980) сделал попытку объяснить эти эффекты с позиций теории доминанты [А. А. Ухтомский, 1951], особо отметив при этом влияние временного фактора. Действительно, указанные выше отличия могут быть обусловлены, в том числе, и величиной временного интервала между «запусками» этих разных систем. При определенных условиях организм на основе «взаимодействия» этих различных формирующихся или уже сформировавшихся функциональных систем способен создать (адаптироваться к вновь заданным условиям существования) принципиально иную целостную функциональную систему, отвечающую требованиям сложившейся ситуации с совершенно иным конечным результатом. Здесь следует предположить, что существуют случаи, когда такая система не может быть сформирована в связи с неадекватно малыми (в случае предельной напряженности работы «предсуществующих» систем) или чрезмерно большими (когда организм не в состоянии установить пространственно-временной взаимосвязи между компонентами предполагаемого комплекса) интервалами действия на организм «элементов» действующего средового комплекса. Но главное следует понять, что результат «работы» любой «сложной» функциональной системы никогда не может быть найден простым суммированием результатов действия отдельно «работающих» функциональных систем, на основе которых была создана рассматриваемая «сложная» функциональная система. В ответных реакциях организма на действие сложного комплекса средовых факторов всегда реализуется принцип взаимовлияния отдельных элементов этого комплекса [С. Е. Павлов, 2000]. Все это необходимо учитывать как в клинике при комплексном лечении больных, так и в спорте или в любом другом педагогическом процессе.

Отдельно следует рассмотреть вопрос о сроках формирования организмом специфических функциональных систем (о длительности процесса адаптации организма к стандартному комплексу действующих на него факторов). В изученной нами литературе временной диапазон в который различные авторы «укладывают» продолжительность процесса адаптации имеет достаточно широкие границы. Так специалисты из Национального Олимпийского Комитета России (доклад А. И. Колесова на IV Всероссийской конференции по спортивной медицине) считают что спортсмены адаптируются к смене часовых и магнитных поясов и климатических условий в течение 8-12 дней. Того же мнения со ссылкой на ряд работ [К. М. Смирнов, 1980; Б. Алякринский, 1983; В. А. Матюхин, А. А. Путилов, С. Г. Кривощеков, 1984; В. А. Доскин, Н. А. Лаврентьев, 1985; Ф. А. Иорданская, Н. А. Усакова, Ф. П. Суслов и др., 1988; Н. А. Агаджанян, Н. Н. Шабатура, 1989; О. П. Панфилов, 1991] придерживается Ф. А. Иорданская (2000). Н. И. Волков (1986) уверяет, что длительность адаптации спортсмена к разнонаправленным по специфике и объему тренировочным нагрузкам составляет 6-8 недель. Авторы изучавшие адаптационные изменения у спортсменов тренирующихся в горах [Балыкин М., Каркобатов Х., Чонкоева А., Блажко Е., Юлдашев Р., Пенкина Ю., 1998] приходят к выводу, что даже через месяц тренировок спортсменов в специфических условиях среднегорья обнаруживаемые у них адаптационные изменения в большей степени говорят о дизадаптивных, нежели адаптивных процессах. В отдельных работах приводимые авторами сроки адаптации животных и человека к различным средовым факторам настолько невелики, что порой создается впечатление о наличии неких сверхнормальных возможностей у любого живого организма, хотя в физиологии неизвестны случаи, когда бы удавалось ускорять или затормаживать естественно текущие в живом нормально функционирующем организме процессы сверх существующих для данного организма пределов. С. П. Миронов, Т. М. Федорова (1995), ссылаясь на работы зарубежных авторов [R. B. Armstrong, 1984; C. B. Ebbeling, P. M. Clarkson, 1989; W. T. Stauber, 1989; R. B. Armstrong, G. I. Warren, J. A. Warren; 1991; J. Hamill, P. S. Freedson, P. M. Clarkson, B. Braun, 1991; H.-J. Appel, J. M. C. Soares, J. A. R. Duarte, 1992; P. M. Clarkson, K. Nosaka, B. Braun, 1992; M. J. Cleak, R. G. Eston, 1992; C. D. Balnave, M. W. Tompson, 1993; J. B. Rodenburg, P. R. Bar, R. W. De-Boer, 1993], пишут о быстрой адаптации мышцы после эксцентрической тренировки. Видимо причинами разномнений многочисленных авторов относительно длительности сроков адаптации организма следует считать отсутствие у них реальных представлений о сущности процесса адаптации и реально системного подхода в изучении адаптационных процессов организма, чаще всего выявляющегося в попытках судить о целостном процессе адаптации на основе неких «изолированных» данных о деятельности отдельных органов, или, в лучшем случае, отдельных «субсистем» организма.

Очевидно, сроки адаптации организма к действию того или иного комплекса средовых факторов должны определяться целым рядом условий. Большинство ранее уже упомянутых мною здесь современных исследователей [Ф. З. Меерсон, 1981; А. А. Виру, П. К. Кырге, 1983; Н. И. Волков, 1986; Ф. З. Меерсон, М. Г. Пшенникова, 1988; В. Н. Платонов, 1988; и др.] абсолютно согласно с бытующим разделением адаптации на «генотипическую» и «фенотипическую». В I главе настоящей работы уже приводились возражения против использования понятия «генотипическая адаптация». Далее следует понять, что любой процесс адаптации всегда «базируется» на ранее приобретенных («предсуществующих») в рамках генотипа фенотипических «признаках» (физиологических характеристиках, физиологических механизмах) живого организма, а границы адаптации определены его неизменным генотипом. Генотип во многом определяет и скорость течения адаптационных процессов, что дает определенные основания отдельным авторам [Н. И. Волков, 1986] считать длительность любого процесса адаптации (для каждого отдельно взятого организма) величиной относительно постоянной и характеризующей при этом адаптационные способности данного организма. Подобная точка зрения вполне объяснима отсутствием у исследователей системного подхода и бытующей тенденцией рассматривать любой живой организм вне его связи со Средой. Действительно, при равных условиях существования в изменяющейся Среде двух различных организмов одного биологического вида сроки их адаптации к каким-либо одинаково изменившимся условиям могут значительно различаться, что будет соответственно характеризовать в том числе и генетически обусловленные способности того и другого организма к адаптации. Однако, если в эксперименте эти два различных организма подвергнуть действию различных средовых комплексов, то станет понятно, что сроки адаптации того и другого определяются не только их генотипами, но и степенью реализации в последних их фенотипов, что будет обусловлено, в том числе, относительностью характеристик этих различных средовых воздействий. П. К. Прусов (1994), ссылаясь на результаты исследований спортивных врачей и педагогов [И. И. Бахрах, 1981; Н. Ж. Булгакова, А. Р. Воронцов, И. Ю. Радыгина, 1985], пишет о немонотонных изменениях адаптационных возможностей развивающегося организма (что вполне укладывается в современные представления о «гомеоретических» [К. Уоддингтон, 1957, 1964, 1970, 1981] свойствах живого организма), причем эти изменения, по его мнению, могут носить, в том числе, отрицательный характер. Таким образом, длительность периода адаптации организма определяется не только врожденными, но и приобретенными качествами данного организма, фазами его развития и, всегда - относительными характеристиками действующей на него Среды. Вспомнив о том, что любые средовые воздействия обладают, прежде всего, относительными специфическими и неспецифическими свойствами (последние определены выраженностью специфических реакций организма и одновременно вносят свой вклад в специфичность этих реакций), следует предположить, что именно относительные качественные и количественные показатели изменений специфических и неспецифических свойств действующих на организм средовых комплексов, наряду с генотипом и реализованным в его рамках фенотипом, будут определять длительность периода адаптации организма к изменившимся, но при этом стандартным на протяжении всего периода адаптации условиям.

На длительность процесса адаптации значительное влияние может оказывать сложность формируемой организмом функциональной системы. Чем более сложна по своему составу формируемая система, тем более протяженным оказывается адаптационный период. Оправдано «предположение» о том, что сроки адаптации организма к постоянно, периодически или апериодически действующему на него комплексу средовых факторов будут определяться возможностями сложившихся в нем к моменту действия данного комплекса физиологических механизмов. Длительность адаптационного периода (при формировании сложной функциональной системы) может увеличиваться в связи с несформированностью или недостаточной сформированностью составляющих конкретную сложную функциональную систему элементов, являющихся по отношению к ней «субсистемами». Организм в этом случае должен сначала построить (если это вообще возможно для него в данных условиях) эти «субсистемы» («предсуществующие» элементы «сложной» системы) и уже потом на их основании строить более сложную объединяющую эти элементы систему. Естественно, длительность адаптационного периода при этом увеличивается и порой многократно. К слову о зависимости длительности адаптационного периода от сложности формирующейся системы - если бы современные педагоги осознали необходимость учета физиологических реалий в педагогическом процессе, мы получили бы совершенно отличные от нынешних учебные школьные и ВУЗовские программы, более высокое качество обучения и более высокий уровень образования.

Не меньшее значение для адаптационных возможностей организма имеет и его, неоднократно упоминавшиеся в этой главе, «гомеоретические» [К. Уоддингтон, 1957, 1964, 1970, 1981] свойства. Уже говорилось, что на протяжении жизненного цикла индивидуума его способности к адаптации претерпевают нелинейно-зависимые изменения, но при этом следует подчеркнуть, что данные способности (способности к адаптации в предельно широком смысле этого слова) присущи живому организму на любом этапе его жизни.

Таким образом, генотип каждого индивидуума определяет, прежде всего, границы возможной для данного организма изменчивости и лабильность многочисленных биохимических и физиологических констант организма, «отвечающих» за скорость течения в нем различных биохимических и физиологических процессов. Соответственно, любой организм всегда индивидуален, но эта индивидуальность – результат в том числе фенотипической реализации его генотипа. Именно фенотип индивидуума (на основе и в рамках генотипа) определяет качественные и количественные характеристики «предсуществующих» к моменту начала того или иного адаптационного процесса физиологических механизмов. Это достаточно просто показать на примере невозможности обучения новорожденного сложным двигательным навыкам минуя этап освоения им более простых движений из которых в дальнейшем и могут строиться уже практически любые по сложности локомоции. Следовательно, имеет смысл считать, что, помимо генетической обусловленности скорости течения адаптационных процессов, всегда имеет значение фенотипическая «подготовленность» того или иного индивидуума к реагированию на специфичность какого-либо комплекса средовых воздействий. Далее длительность процесса адаптации (до достижения организмом состояния адаптированности) определяется уже относительными характеристиками комплекса действующих на него средовых факторов. Очевидно, чем относительно сложнее будет действующий на организм комплекс и чем выраженнее будет реагировать на действие данного комплекса организм, тем более длительным окажется процесс его адаптации к действию данного комплекса. И, наконец, длительность адаптационного цикла, вне всякого сомнения, зависит от возраста (имеется в виду – биологический возраст) каждого конкретного индивидуума и, можно предполагать, - от реактивности его центральной нервной системы и организма в целом, в значительной степени как раз и определяющей выраженность и скорость течения адаптационных процессов организма. Все это также крайне важно учитывать, как врачам, планирующим характер и длительность курса лечения больного, так и специалистам, работающим в различных отраслях педагогики.

Я позволил себе избежать традиции резюмировать изложенное, тем более, что настоящая публикация мною расценивается лишь как определенный этап работы, в которой все основное – еще впереди. Вместе с тем, я не могу не высказать благодарность моей семье, стойко выдержавшей мое двухлетнее круглосуточное «отсутствие». Я крайне благодарен академику Б. М. Федорову, любезно предоставившему мне возможность воспользоваться его домашней библиотекой.

Со своими предложениями и рекомендациями читатель может обратиться ко мне по почтовому адресу:

dr_pavlov@hotbox.ru