Глава 42. Шизофрения и общая методология в психиатрии. Системный подход

Саморазвитие адаптивно-регуляторных систем в онтогенезе вызывает переход физиологических процессов в патогенетические механизмы. Таково обобщенное содержание концепций о доминирующей роли внутренних причин в возникновении болезней, в т.ч. интегральной концепции В.М.Дильмана. Приоритетность воззрений подобного рода характерна для многих теорий общесоматической медицины.

Аналогичный подход к проблеме каузальности в психиатрии отсутствует, т.е. поиск первопричин психопатологии в саморазвитии психических процессов (эндогении) не ведется.

Параллельно и коррелятивно с этим положением существует общий методологический парадокс. Суть его заключена в неидентичности дефиниции “сознание” в философии, психологии и психиатрии. В позитивистской философии категория сознание, например, трактуется в гносеологическом значении первичности материи и вторичности духа, отождествляясь с идеальными понятиями “психика” и “мышление”. В психологии и психиатрии сознание превращается в некое неопределенное и перманентно спорное понятие, которое отлично от психических и, тем более, патопсихических явлений. Последние, вплоть до настоящего времени, механистически рассматривались не в качестве самостоятельных процессов, а лишь в виде внешних проявлений нейрофизиологических и патофизиологических детерминантов, со ссылкой на задачу объективизации исследований в психологии и в психиатрии (не без основания названной “мозговой мифологией”).

Между тем объективность исследований психических и патопсихических процессов верифицируется обнаружением закономерностей их протекания, а самостоятельность указанных феноменов вовсе не означает их индетерминизма. Таким образом, вопрос настоятельно требует философского (методологического) осмысления.

Разрешение отмеченного парадокса возможно в соответствии с одним из методических принципов настоящей работы – экстраполяцией проблемных вопросов на более высокий уровень. В частности, допустимо возведение психопатологии (в широком смысле слова) до уровня идентифицированных общеметодологических понятий “сознание” и “психика”. Т.е. патология психики может рассматриваться в качестве патологии сознания в философском понимании. При этом, имея в виду одно из определений сознания в качестве социально производной субъективной реальности, возможно учесть роль патопсихологического компонента в формировании общественного продукта – сознания; и наоборот – детерминирующее влияние социального продукта на его обязательную составляющую – эндогенную психическую патологию.

Подобное допущение оправдано лишь в отношении эндогенной психопатологии, принципиально отличимой от субстратной экзогенно-органической психической патологии, возможный уровень изучения которой адекватен соответствующему повреждающему механизму.

В упомянутой статье “Постановка вопроса о шизофренической конституции” П.Б.Ганнушкин отождествляет процессуальные заболевания и дегенерации. Сказанное, в общем, есть определенная дань терминологическим нормам прошедших времен. В.Маньян также пользовался дефиницией “дегенерации” применительно к душевным болезням. И здесь данный термин отражает господствовавшие ранее представления о причинах и сути указанных заболеваний.

Однако с позиций учения о приспособительной сущности всех реакций организма (И.В.Давыдовский) правильнее считать, что совокупность морфологических и функциональных особенностей, характеризующих конституциональную аномалию (и основу эндогенных болезней), могла возникнуть лишь вследствие эволюционно-приспособительных изменений вида в целом и его отдельных представителей в частности. Т.е. основа предрасположенности к шизофрении и сама болезнь могут быть поняты не из представлений об их ущербности, а с позиций целесообразности возникновения эндогенного процесса и его конституциональной основы в филогенезе. Такой подход означал бы оценку шизотипического диатеза и шизофренного процесса, без преувеличения, в качестве проявления эволюции человечества как вида.

Данный тезис находит все большее число приверженцев. В подтверждение сошлюсь на обзорную статью Horrobin D.F. из Шотландии, помещенную в журнале Med. Hypotheses № 4 за 1998 год. Ее название образно говорит самое за себя: “Шизофрения. Заболевание, делающее нас людьми”. (Schizophrenia. The illness that made us human).

Сходные мысли можно найти в журнале Novitas: Новые научные концепции, идеи, гипотезы № 3 за 1998 год. В статье С.М.Середкина и Н.У.Ахмерова “Системный подход в психиатрии и проблемы искусственного интеллекта” шизоидный вариант психики описывается как целесообразно отобранный в ходе эволюции человеческого общества. Шизоидность позволяет психике оперировать информацией без опоры на прежний эволюционный и жизненный опыт. Это качество дает возможность шизоидной личности рассматривать те стороны вещей и явлений, которые при ином складе психики просто не рассматриваются и не анализируются.

Помимо научных изысков, результаты которых говорят об эволюционной целесообразности шизоидии и шизофрении, имеется огромный патографический материал, свидетельствующий о том же. Речь идет о целом созвездии имен ученых, мыслителей, великих творцов искусства, создателей шедевров мировой культуры. Жизнеописания многих из них переплетены с указаниями на психические аномалии и клинические расстройства, явно и косвенно отражающие наличие у них шизоидной конституции или шизофренного процесса, связь болезненных отклонений и творчества.

Здесь философы Гегель, Фридрих Ницше и Людвиг Витгенштейн, писатели Н.В.Гоголь и Ференц Кафка, драматурги Август Стриндберг и Михаил Булгаков, поэты Фридрих Гёльдерлин, Велимир Хлебников и Райнер Рильке, художники Ван Гог, Михаил Врубель и Поль Гоген, художник и композитор Микалоюс Чюрлёнис, композитор и светомузыкант Александр Скрябин, создатель теории относительности Альберт Эйнштейн, выдающиеся психиатры В.Х.Кандиский, Карл Густав Юнг, В.А.Гиляровский и мн. др.

Если идею попытаться формулировать гораздо шире, то логичной окажется мысль о неслучайности и об эволюционной целесообразности происхождения большинства психиатрических нозологий. Речь идет даже не о том, что на любом социальном срезе с завидным постоянством обнаруживают себя некоторые количества “сельских дурачков” и “городских сумасшедших”, а о том, что обычно они являют собой крайние варианты нормальных конституционально-типологических видов психической (психологической) организации. Видимо, каждый из них имеет полное право на существование в социуме, поскольку участвует в формировании главного общественного продукта – человеческого сознания.

Самые простые схемы сознательной деятельности необходимо включают полные наборы характерных психологических ролевых типажей. Они обязательны для малых психологических групп и для крупных формальных и неформальных объединений, для общественных организаций и для государственно-политических структур, для отдельных компактно проживающих этносов и целых популяций. Правовое равенство в устойчивых социальных группах не только не исключает, но и предполагает наличие неравенства психологического.

Всегда находится социальная роль психологическим лидерам (эпилептоидам), исполнителям (циклоидам), “мыслителям” (шизоидам) и даже чистильщикам отхожих мест (дебилам). Качественный анализ подобных схем непременно наталкивается на целесообразный смысл их существования.

Понятие “целесообразность” в контексте эмпирической характеристики сути эволюционных изменений используется достаточно легко. Между тем данное явление представляет собой сложную методологическую проблему.

Совершенство сущего мира было и остается источником идеалистических построений на основе антропоморфизации природных процессов, что предельно отражено в религии.

Представление об изначальной целесообразности природы также возникло на основе идеалистической телеологии. Но оно может и должно быть переосмысленным, исходя из принципов гносеологического детерминизма и задачи избавить дефиницию “целесообразность” от ее идеальной значимости.

Гносеологический детерминизм рассматривает категорию целесообразности в качестве альтернативы телеологии в форме связи начального и конечного состояний системы, которая “удваивается” путем наложения на объективные процессы их идеальной модели, гносеологического образа.

Тезис вполне совершенный. Но, к сожалению, далеко от совершенства состояние современных методологических наук. В т.ч. смысл и научно-прикладное значение категории “детерминизм” как нельзя точно соотносятся с понятием “скандал в философии”. Это официальное справочное название того обстоятельства, что философия, несмотря на свои тысячелетние усилия, не смогла открыть, кроме нескольких логических аксиом, никаких фундаментальных положений, признаваемых всеми философами как очевидные. Общепризнанные вещи относятся к конкретным областям знаний, но не являются собственно философией.

Даже “основной вопрос” – соотношение бытия и сознания – в силу надуманности никогда не стоял перед мировой философией. И более того, внешне импозантные попытки его решения с “естественнонаучных” позиций (в частности, поиск биологического субстрата душевных расстройств) есть всего-навсего псевдонаучная бессмыслица.

Поскольку ситуация с общеметодологической вооруженностью исследований в психиатрии не выдерживает никакой критики, видимо, следует предпочесть те из методологических подходов, которые способны объяснять существующие проблемы, а не только ставить и умножать их.

К одной из “уцелевших” методологий относится системный подход, предлагающий ответы на многие проблемные вопросы. Возможно, системный анализ позволит подойти и к пониманию целесообразности эндогенной психопатологии.

Понятие “целесообразность” было сформулировано и получило развитие в принципах “физиологии активности”, разработанной Н.А.Бернштейном. Последний, в своей книге “Очерки по физиологии движений и физиологии активности”, еще в 1966 г. дал утвердительный ответ на вопрос о правомерности экстраполяции понятия “цели” за пределы психологии. Тогда же им была сформулирована дефиниция “биологическая цель” в виде стремления организма “к максимуму негэнтропии, совместимому для него с жизнеустойчивостью”. А “динамика целеустремленной борьбы посредством целесообразных механизмов” автором была обозначена как “активность”, которая “биофизически есть борьба за негэнтропию”. (Введенный в науку Р.Клаузиусом термин “энтропия” имеет широкое распространение, но с разной интерпретацией. В статистической физике, например, энтропию отождествляют со степенью хаотичности движения элементов в системе).

Учение о целесообразности в качестве решающего принципа биологического детерминизма было разработано Людвигом фон Берталанфи (L. von Bertalanffy, 1968) при создании им “Общей теории систем”.

Среди отечественных ученых наибольший вклад в изучение позиций органического детерминизма в рамках “физиологии функциональных систем” внесла школа П.К.Анохина.

Ранее я уже приводил схему работы “функциональной системы” по П.К.Анохину, используя ее при гипотетической нейропсихологической интерпретации поведенческих актов. За неимением адекватной методологической терминологии для изложения общих (системных) принципов гносеологического детерминизма, рискну впасть в “редукционизм” (возможно, вслед за Петром Кузьмичом) и попытаюсь применить ее повторно. [Считаю, что для практического психиатра, т.е. дилетанта в вопросах философии, наверняка будет допустимым использование упрощенных схем системного причинностного анализа. Полагаю также, что причинно-философское исследование шизофрении адекватно применению понятий в духе рационализма (в т.ч. “примитивного” – см. далее) из числа терминов по функциональной физиологии П.К.Анохина].

Внутренняя архитектоника функциональной системы состоит из специфических узлов: во-первых, стадия афферентного синтеза. Во-вторых, стадия принятия решения. В-третьих – формирование акцептора результатов действия. Системообразующим фактором является предполагаемый результат действия системы или ее цель. На уровне поведенческих актов системообразующим фактором выступает доминирующая на данный момент биологическая мотивация. На стадии афферентного синтеза эта мотивация, трансформированная, как отмечалось, из первичной гуморальной потребности, благодаря действию гипоталамических пейсмекеров, играет главную роль в процессе упорядочивания компонентов системы. В свой черед, каждый из названных компонентов представляет собой нейродинамическую субсистему со своим собственным биоритмом и находящуюся в состоянии оптимальной готовности к различным актам физиологической активности (состояние оперативного покоя). Упорядочивание сводится к избавлению компонентов, составляющих систему, от избыточных степеней свободы. Наряду с доминирующей мотивацией в процессе упорядочивания принимает участие память, обстановочная и пусковая афферентация. Принятие решения к действию системы начинается уже в стадии афферентного синтеза и выражается в выборе наиболее подходящих степеней свободы активности компонентов системы, после чего возбуждение направляется к эффекторным органам. Коррекцию результатов действия системы в соответствие с заданной целью осуществляет акцептор результатов действия. Он, как сказано, обладает способностью “предвосхищения” результатов действия, возможностью сличения, благодаря обратной афферентации, реального результата с “идеальным” и исправления его при возникших расхождениях (П.К.Анохин, 1975).

Приведенная схема функциональной системы не только отражает схему поведенческих актов, но также, по авторитетному мнению П.К.Анохина, является универсальной концептуальной моделью всех уровней регуляции функций, в т.ч. она применима к пониманию сути эволюционных процессов.

Цель как системообразующий фактор всех видов биологического движения, таким образом, представляет собой необходимый элемент всех форм органической материи в ее непрестанном развитии. Исходя из этого, понятие “целесообразность” избавляется от своей идеальной видимости в духе телеологии и финализма при сохранении (с известными допущениями) ее антропоморфической смысловой значимости.

Позиции системогенеза с категорией целесообразности в понимании сути процессов приспособления, индивидуального развития и эволюции выглядят намного совершеннее прежних представлений, базировавшихся на классической (неокартезианской) физиологии рефлексов и достаточно примитивной Дарвиновской концепции “переживания приспособленнейших”. Универсальность системной модели допускает вынесение ее за рамки биологического и органического уровней организации материи, возводит концептуальность системного подхода в ранг общеметодологического принципа.

Мир познаваем на различных структурно-функциональных уровнях, каждый из которых, от элементарных частиц до космических мегалообразований, являет собой систему. Данный тезис служит одним из основополагающих для гносеологического миропонимания в целом, ибо антитезой ему было бы признание существования некоего аморфного состояния, обозначаемого как “хаос”, что невозможно в принципе.

Итак, реальный мир на любом уровне познания представлен вполне конкретной системой. Всякая система целенаправленна, поскольку существует в перспективе достижения определенного результата. Простая система (функциональное образование) действует до достижения конечного результата, затем распадается. Сложная (термины “простая” и “сложная”, разумеется, условны) функциональная система (структурно-функциональное образование) является иерархическим производным множества субсистем, предназначенным к исполнению континуума результатов.

Центральный результат сложной системы есть ее сохранность в пространстве и во времени, т.е. обеспечение структурной целостности (основа существования) путем саморазвития (способ существования). В биологических системах к основным результатам (целям) также относится воспроизводство.

Механизмом достижения системой цели служит спонтанная активность составляющих ее компонентов. Последние, взаимодействуя, избавляются от лишних степеней свободы, т.е. система в целом приобретает максимум негэнтропии. Активность компонентов системы обусловлена тем, что каждый из них также представляет собой функционирующую субсистему и т.д. до бесконечности. (Примерами спонтанной ритмической активности в организме служат, например, синусный узел автоматии сердца, вышеописанные мотивационные гипоталамические пейсмекеры и, в целом, все нейродинамические системы, что обнаруживается в виде их биоритмов).

Без учета способности системы к спонтанной активности неизбежно возникает механистическое (картезианское) представление о дискретности материи и внешней стимульности форм ее движения. (Подобный допуск превращает научные споры по проблемам причинности в процесс пустого словопрения с аргументацией из области голой схоластики).

Развитие мира в пространственно-временном континууме выражается в различных видах движения материи, организованной в саморазвивающуюся иерархию систем. Процесс этот целесообразный, поскольку он подчинен целевому континууму, однонаправленному во времени и изменяющемуся по форме – по вектору его усложнения или в сторону образования все более совершенных форм организации материи.

Указанное направление эволюции неорганического мира определило неизбежность возникновения органических форм. Целесообразность их появления обусловлена тем, что органический уровень организации материи, развившийся в итоге в биологические виды, обладал значительно большей активностью, на много порядков превышающую активность неживых физических систем. Эти процессы привели к возникновению адаптивно-саморегулирующихся биомеханизмов и механизмов воспроизводства. Они, в свою очередь, располагали наиболее совершенными возможностями исполнения основного результата действия систем – самосохранения путем саморазвития с целью обеспечения внутренней стабильности.

Высшим этапом эволюции биологических систем можно называть возникновение человеческой психики и сознания. (Что бы там ни утверждали феноменологи – антропология неразрывна c антропогенезом).

Целесообразность возникновения психики в качестве индивидуального свойства и сознания в качестве коллективного продукта множества индивидуумов, наделенных психикой, очевидна. На данном этапе эволюции оптимум приспособляемости организма к окружающей среде включает сознательные процессы. Человек отграничивает себя от остального мира, ориентируется в нем, осознает свои потребности, насущные и отдаленные, прогнозирует способы и средства их удовлетворения. Он активно влияет на окружающую среду, развивает в себе творческие способности, определяется со своей общественной принадлежностью и формируется как личность. Наконец, опираясь на исторический опыт поколений и уровень социального прогресса, человек познает законы существования и развития мира. [Тем самым подвергаясь искушению не столько объяснить мир, сколько изменить его (всем сомневающимся рекомендую вспомнить “Тезисы о Фейербахе” К.Маркса, особенно № 11)].

Происхождение психики и, следовательно, становление человека как такового, осуществлялось революционно за относительно короткий исторический срок.

Выдающийся психолог А.Н.Леонтьев в книге “Проблемы развития психики” писал: “На протяжении истории человеческого общества люди прошли огромный путь в развитии своих психических способностей. Тысячелетия общественной истории дали в этом отношении гораздо больше, чем сотни миллионов лет биологической эволюции животных”.

Существующие гипотезы о целесообразном происхождении основ душевной патологии несомненно найдут верифицирующие моменты и доказательное участие патопсихических механизмов в становлении психики как таковой в данном ускоренном эволюционном процессе.

(Подчеркну особо: речь идет не о защитно-приспособительном реагировании в условиях сенсорной депривации и ее моделях, в т.ч. патологических, а о конституционально-личностной предрасположенности к душевным заболеваниям).

Приведенная схема целесообразно-системного развития мира сущего от неорганического уровня до антропогенеза созвучна (вплоть до смысла ее “кальки”) Гегелевской телеологической системе. Последняя включает трехступенчатое движение по законам диалектического саморазвития активного и деятельного начала – абсолютной идеи. От этапа пребывания в собственном лоне – стихии чистого мышления (логика), через развитие в форме природы – инобытие (философия природы), она реализуется, т.е. познает самое себя в сфере человеческого мышления и истории – в духе (феноменология духа).

Отдавая должное гениальности автора идеалистической диалектики (яркого шизоида) и прощая ему обесценивание идеи (абсолютистская телеология и фантастический панпсихизм), хочу сделать ремарку о том, что помещение истоков шизофренного процесса в философскую картину мира сопряжено с риском впасть в область применения категорий, схожих с астрономической “дурной бесконечностью”. Напротив, излишне “ясная”, упрощенная каузальность шизофрении, включенная в Гегелевскую телеологию, усиливает не всегда оправданное представление о тождестве понятий “примитивизм” и “рационализм”.

Последний тезис имеет предпосылки в виде противопоставления позитивистского (“научного”) и феноменологического подходов в психиатрии. Первый из них восходит к естественнонаучной психиатрии В.Гризингера, сформулировавшего сводимость психических процессов, как нормальных, так и патологических, к материальному субстрату человеческого тела. Им была продекларирована связь между формой и содержанием психической жизни, проблемы которой, якобы, есть проблемы физиологии, а не метафизики. С такой точки зрения разумность, адаптивная направленность человека есть, прежде всего, высшая форма органической приспособляемости, а мысль, ощущение, чувство, образ – занимают свое место наряду с биохимией и механикой организма. Соответственно, нарушение психического в виде психопатологических симптомов и дезадаптивного поведения – есть расстройство, заболевание организма, нуждающееся в лечении и коррекции.

Душевные болезни как разновидность болезней в целом сводятся, таким образом, к нарушениям функций мозга, нейрохимических процессов, циклов развития и т.п. и входят в компетенцию врача, а не, скажем, философа…

Позитивистская философия, вообще, все метафизические (от греч. meta ta physika – то, что за физическим, надэмпирическим) объяснения считает теоретически неосуществимыми и практически бесполезными.

Сообразно этому, позитивистский подход в психиатрии предполагает максимальное использование анализов и методик, “объективизирующих” исследования в психопатологии, позволяющих стандартизировать, измерить в баллах полученные результаты. А все клинические наблюдения и оценки, не укладывающиеся в утвержденные схемы и шкалы, новоявленными эмпириками объявляются “философскими”, но лишь в примитивно-уничижительном смысле данного понятия.

[Более всего наследники Гризингера преуспели в критериях “эффективного” лечения душевных расстройств. Схема, алгоритм, т.е. шаблон, возведена ими в ранг “передовой” науки лечения (в старом смысле “пользования”) душевнобольных на потребу реализации выбрасываемых на рынок психофармакологических препаратов. Обыкновенно, нет должной их правовой и экономической экспертиз. Самые совершенные из лекарств (например, атипичные нейролептики – сероквель, зипрекса и др.) рекламируются со ссылками на эффективность, измеряемую по шкалам психометрической оценки симптоматики шизофрении. Таковые представляют собой ни что иное как “второе издание” обанкротившихся еще в 70-е годы XX века многочисленных психиатрических “глоссариев” и других псевдонаучных попыток измерить и просчитать в принципе количественно неизмеряемые величины. Мало того, “передовая наука” чурается реального соотношения доходов психически больных пациентов (часто – инвалидов) и конкретной цены прописанной терапии, высокомерно полагая “чистоту помысла” врачебного лекарственного назначения данностью, стоящей выше морали].

Но самое поразительное заключено в востребованности позитивистских подходов в качестве аналитических тестов обыденной практики психиатрии, вопреки их теоретической несостоятельности. Последняя колеблется от стихийной феноменологичности клинических психиатров, до афористичной фразы Жана Пиаже, заметившего как-то, что “… никакая нейрофизиология не объяснит, почему дважды два – четыре”.

Неудивительно, что “научная” (позитивистская) психиатрия своим концептуальным фундаментом избрала биологию (нейрофизиологию, нейрохимию, нейропсихиатрию) – вполне понятный и… тупиковый выбор, но не в связи с его очевидной примитивностью. История развития и становления клинической психиатрии в ее биологической разновидности дает немало примеров исканий и творческих взлетов. Тупиковость биологического редукционизма изначально определена неразрешимостью его родового клейма – психофизической проблемы. Дихотомия духа и материи во всех вариантах прошла через всю историю психиатрии и, в конце концов, расколола единую дисциплину надвое: на объективную и субъективную, на объясняющую и понимающую, на совокупность наук о природе и свод догматов о “духе” и т.д.

Антитезой позитивизму служит феноменология, точнее стала бы служить, но не смогла, т.к. растворилась в своих преформированных выражениях (экзистенциализм, гештальтпсихология, герменевтика, структурализм и, в сущности, весь психоанализ). Клинические аспекты феноменологии, ее недостатки и положительные стороны рассмотрены ранее (см. в гл. 29). Но применительно к психиатрии философская несостоятельность феноменологии обнаружилась, опять-таки, все в той же неразрешимости психофизического дуализма.

Постижение психопатологического феномена “изнутри” достигается, якобы, в ходе кристаллизации его формы с претензиями на категориальное созерцание (отличное от чувственного) в виде т.н. “эйдетической” интуиции. Однако анализ любого явления всегда осуществляется на основе предшествующих представлений и установок, “внешней рефлексии” по Гегелю. Тем самым предмет постигается в соответствии с внешними, т.е. заданными не им, а другими – идеями и критериями – и остается Кантовской непознаваемой вещью-в-себе. И кто бы ни был этот “другой”, естествоиспытатель или феноменолог, “способ и образ конкретного бытия-в-мире” (Л.Бинсвангер) от него всегда ускользает… (Е.А.Ромек, 2001).

Сложно сказать, в какой мере системный анализ позволяет преодолеть в психиатрии дихотомию духа и материи (за счет рассмотрения ее в более обобщенной форме), а в какой – возвращает к представлениям о примитивном рационализме. Но как бы там ни было, обращение к системной модели причинности процессуального заболевания делает возможным обойти антагонизм позитивизма и феноменологии посредством интерпретации “эндогенности” шизофрении.

[Будет понятным, а возможно – правильным, стремление как-то миновать, тем более в рамках конспекта, вопросы об “онтологических” проблемах: 1) происхождение бытия из небытия, 2) природа сознания и его дуализм (материальное/ духовное), 3) возникновение социального из биологического, 4) дилемма “свобода или детерминизм”, 5) познание окружающего мира адекватно реальности. Неразрешимость данных вопросов восходит к практическому желанию обойти гносеологическую проблему вообще (В.М.Аллахвердов, 2003)].

Впрочем, креационизм (от лат. сreatio – творение) или учение о сотворении Богом мира из ничего сейчас находит своих сторонников не только в числе религиозных мракобесов, но и среди прагматично мыслящих ученых, разуверившихся в большинстве материалистических догм и во многом из-за мракобесного же их насаждения.

Однако в плане изучаемого вопроса скорее следует приглядеться к однокоренной дефиниции, именуемой “креативность”. Речь идет о творчески-созидательной мотивации или об основополагающем катализаторе деятельности. Возникает он из противоречия постоянства и нарушения такового ради новизны ощущений. Творческий потенциал раскрывает данное противоречие как дуализм интеллекта и интуиции, сознания и бессознательного, сложности и простоты, общепринятого и нетрадиционного и т.д. Обладающий креативностью человек отличается высоким интеллектом, на основе которого решает повседневные проблемы. Но нередко он предпочитает действовать на основании интуиции, сознательно или неосознанно ценит в себе иррациональность. Т.н. “жизненный опыт” плохо коррелирует с креативностью и способен нивелировать творческие возможности, хотя, разумеется, при этом обладает он массой других ценностей.

Резюмируя пассаж о креативности следует отметить, что проблема творческой личности никак не характеризуется наличием эндогенной психопатологии, исключая многочисленные спекуляции на данную тему. С другой стороны, тезис о креативном потенциале содержит перечень антонимов, куда включены, помимо выше названных, и психическое здоровье с психическим заболеванием. Таким образом, патопсихология (чаще, чем психопатология), по-видимому, в немалой степени содержит свои творческие возможности, имеющие обыкновение наиболее ярко раскрываться “в пограничных преображениях” или в (психо-) патологических ситуациях.

Рассмотрение вопросов причинности конкретной эндогенной болезни на уровне глобальных философских проблем, разумеется, не может не вызывать иронических улыбок и суждений о тщетности потуг к превращению психопатологии в род “Архимедова рычага”. Поэтому необходимо сделать еще одну оговорку об отсутствии каких-либо авторских притязаний на решение всех фундаментальных проблем общей методологии, равно как и прежнее замечание об отсутствии претензий на завершение концептуальной истории психиатрии как таковой. Вместе с тем представление о допустимости гипотетического соотношения категорий “вселенского масштаба” и понятий из области психопатологической реальности может эффективно противодействовать опасности вульгарного низведения психиатрии из ранга науки до уровня прикладного лекарского ремесла. (К слову сказать, Иммануил Кант числил психиатрию в ряду философских наук…).

В итоге можно сделать следующие выводы: во-первых, психопатологические феномены правомочно рассматривать на уровне идентифицированных идеальных общеметодологических категорий “психика” и “сознание”. Во-вторых, “целесообразность” – принцип, дающий приемлемое объяснение происхождению психики и ее патологии. Наконец, поскольку детерминантом психической деятельности является не ее субстрат, т.е. головной мозг, но общественная практика человека, то “внутренние” причины психической патологии фундаментально определяются не столько аутохтонными субстратными аномалиями, сколько детерминированы внешней, популяционной и, в целом, социальной целесообразностью.