Глава 44. Эндогенная психопатология: эпистемология основных расстройств

“Основные” психопатологические расстройства в качестве общепризнанных не существуют. Поэтому название главы содержит в себе некую условность. Тем не менее для использования философского термина “эпистемология” в его главном значении – “теория познания” – необходимо вычленить те родовые знаки душевной патологии, чье происхождение не столько объясняет ее, сколько превращает психопатологию в инструмент познания мира сущего.

Поскольку предметом анализа является процессуальное заболевание, речь пойдет о приближении к философскому познанию сути основных шизофренических феноменов, представленному нетрадиционно и конспективно.

Общими для всех нарушений психики при эндогенном заболевании являются эмоциональные расстройства. Чувственная тупость и апато-парабулические признаки к тому же относятся к нозоспецифическим симптомам. Их генез вызывает споры и разночтения лишь в связи с различиями школ и подходов у разных исследователей.

Например, в собственно психологии нет общепризнанной теоретической концепции, трактующей эмоции как особый класс психических явлений, различных с когнитивными. Детально вопрос проанализирован в нейропсихологии, что относится к бесспорному достижению данной науки. Так, эмоциональные явления инициируют и сопровождают различные поведенческие акты (в т.ч. решение когнитивных задач), отражая как успешность, так и неуспешность их выполнения. “Назначение” эмоций здесь сводится к регуляции и оценке ситуации, а не к познавательной функции. Поэтому эмоции в большей степени обусловлены врожденными механизмами, хуже управляемы, спонтанны и менее осознаны. Они тесно увязаны с физиологическими процессами и реакциями (вегетативными и гормональными). Ими определена эмоционально-личностная антропологическая структура – альтруизм и эгоизм, смелость и трусость, доброта и жестокость, прочие социально ориентированные и детерминированные характерологические особенности (Е.Д.Хомская, 2003).

Субстратная привязка эмоциональных функций и патология эмоций при шизофрении не может рассматриваться как завершенная по ряду причин. В упрощенном виде вопрос сводится к недостаточной, либо к извращенной инстинктивности у шизотипических личностей и процессуальных больных. В более сложном варианте проблема рассматривается под углом зрения формирования онто- и филогенетического (а также “этологического” – общего для человека и животных) чувства привязанности. (Фундаментальные исследования по данной тематике были проведены английским ученым-психологом Джоном Боулби и изложены им в трилогии “Привязанность и утрата”). В практическом смысле причинностный аспект эмоциональной дефицитарности виден в целесообразно-культуральном “инакомыслии” (инакочувствовании, инаковосприятии и др.), присущем патопсихическй перцепции шизоидов и шизофреников. При всех лапидарно-схематических издержках данной трактовки он (аспект) тождественен слабости мотивов достижения физиологического эффекта вознаграждения (см. гл. 34 и 40). Другая сторона данного явления состоит в нейродинамическом обеспечении аномального функционирования лимбического селектора информации или механизма отчуждения “вознаграждения” от поведенческих реакций.

Эмоциональное реагирование на окружающий мир выступает в качестве первого уровня базисно-когнитивных способностей индивидуума, а их искажение предопределяет фундаментальное расстройство личности в сфере восприятия, мироощущения и собственного бытия. Уходя от однобокого и неточного термина “отражение”, в данном случае предпочтительней пользоваться метафорой “чувственная ткань сознания и ее патология”.

Вторым универсальным нарушением и следующим уровнем душевной патологии является ее опосредование рече-мыслительными расстройствами, т.е. патологическим семиозисом (см. предыдущую главу). Дабы не повторяться, подчеркну, что наибольшая ценность среди проявлений лингвистической семиотики принадлежит символу. Более чем какой-либо другой семиотический признак символ содержателен и пристрастен (знак + “Я” = символ). Вместе с тем, базовая символика у всех разумных существ, т.е. у людей, одинакова.

И здесь мы вплотную приближаемся к вопросу, который, без преувеличения, является главным в проблеме причинности эндогенной психопатологии, и не только ее. По сути, речь идет об эпистемологии человеческого сознания и его роли в душевной патологии. (А также о роли эндогенной психопатологии в качестве методологического инструмента постижения загадки человеческого сознания).

Вопрос, разумеется, сугубо философский. Экскурс практического психиатра в данную область продиктован последовательным анализом причинности шизофренного процесса и выводами из него. Констатация факта пересечения проблем психопатологии и философской категории “сознание” проистекает из общего поля их местонахождения – субъективной реальности, психической и (или) психопатологической. Никакая субстратная – биологическая, нейробиологическая, нейрохимическая и т.п. “материя” – не сможет адекватно репрезентировать (представить) сущность сознательных процессов, психических и патопсихических. Последние, таким образом, детерминируются на уровне самоорганизации, самосуществования, даже самодеградации в смысле понимания всех перечисленных феноменов. “Понимание” в духе функционирования систем по П.К.Анохину здесь фигурирует не как концепт сознания, но как условие работы с ним. Т.е. постижение феномена сознания включает картину его патологии, квалифицируемой на уровне философских категорий.

Однако сообразно предыдущим декларациям, не претендуя на решение основных общеметодологических проблем в рамках настоящего конспекта, хочу обратиться к наиболее совершенным разработкам проблемы сознания в области философии. В первую очередь следует сослаться на выдающийся труд М.К.Мамардашвили и А.М.Пятигорского “Символ и сознание”. Текст этой совместной работы являет собой нечто уникальное и непревзойденное. Метатеория сознания, возникшая благодаря “философствованию философов”, предстает в удивительно завершенном виде отнюдь не из рациональности ее, но исключительно из сюрреалистичного языка проблем, на котором написана книга. Данный текст имеет полное право на “непонимание”, потому что постижение сущности Вселенной всегда было и есть очень интимное дело, доступное далеко не всем. Иные умозаключения авторов выглядят как бездна, куда проваливается вся достигнутая ясность рассмотрения темы. Парадокс, но в переводах на другие языки содержание книги звучит с гораздо большей долей откровения. Тем самым труд неуловимо схож с сюжетами из Достоевского, великими, но эпилептическими по духу и форме, идея которых (страстный поиск общественной и человеческой гармонии) иностранцам бывает более понятна, чем соотечественникам. (Переводчики волей-неволей всегда выступают в роли “редакторов”).

Утилитарное толкование текста Мераба Мамардашвили и Александра Пятигорского (а “конспект” к тому обязывает) не сводится к истине об оппозиции бытие/сознание. Этот “основной” вопрос вынесен за скобки, ибо аналогичен анекдотичной схоластике проблемы первичности – вторичности курицы или яйца. Эвдемонизм (блаженство от постижения) “Символа и сознания”, во-первых, обязан авторской новации в виде понятия “сфера сознания”. Расшифровывается оно как неприуроченность сознания ни к объекту, ни к субъекту (!!). Более пространно мысль звучит так: сознание не может быть феноменом жизни, т.е. объектом позитивного знания. В той же мере сознание как таковое не допускает приписывания его к явлениям субъективного порядка. Этот чисто условный прием ошеломляет открывшейся перспективой: феномен сознания или просто сознание одно и то же у всех разумных существ.

Познавательно-психопатологический смысл тезиса еще перспективнее: в сфере сознания, как минимум в его базисно-когнитивной части, условно “нормальное” восприятие мира есть универсальное свойство, независящее от индивидуальных особенностей воспринимающего субъекта. И далее – в “патологическом” (также условном) варианте возникает иное мировосприятие, по-видимому, чаще искаженное.

Однако здесь вступает в силу чрезвычайно важное для постижения психопатологических закономерностей правило, сформулированное ранее: обычно поломка системы не носит случайный характер, но всегда определена устройством самой системы. Т.е. установление законов психопатологии прямо коррелирует с уяснением устройства “системы” сознания в его понимании на уровне философских категорий. Соблюдая данное правило, нетрудно прийти к выводу, что, например, стереотипный набор психопатологических синдромов в течение шизофренического процесса детерминирован базовыми функциями человеческого сознания. Иными словами, одинаковое исполнение когнитивных функций разумными индивидами предопределяет единую, в сущности, клиническую картину шизофренической болезни.

Вторым новшеством “Символа и сознания” явилось авторское исследование содержательного наполнения “сферы сознания” или истолкование символа в смысле сознания как такового. При этом символ определен как внезнаковая категория, репрезентирующая не предметы и явления, а результаты сознания в качестве его прямого “обозначения”. Опять-таки, подобный смысл имеет выход в область психопатологии в связи с ее отвлеченными от реалий болезненными идеями и поступками, вторичными не от “патологического” субстрата, а от спонтанно искаженной конкретной символики сознания. И такой процесс претендует на рассмотрение его в качестве третьего уровня детерминации эндогенной психопатологии – символического. Он присущ исключительно носителям тех начал, которые определяются как сознательные и “разумные”.

Субъективная реальность формируется и поддерживается посредством языка и интерпретации. Абсолютно все есть ситуация или событие, которое зависит от нашей коммуникации (диалога) с другими людьми и объектами, интегрированной в структуре человеческого сознания. Мышление, по крайней мере, зависит от двух собеседников (один может быть идеальным) и ряда общих для них событий или сущностей. Индивидам даны не показания органов чувств, а коммуникативный процесс в его интерсубъективной интерпретации. И здесь, как представляется, допустим, условный прием в духе Мамардашвили и Пятигорского: шизофрения, по большому счету, лишает больного интерсубъективной коммуникации (диалога), заменяя (отчуждая) ее на символический монолог.

Болезнь разворачивается от эмоциональных расстройств (аффективных, чувственных, витальных) к знаковым (интерпретативные, атактические речевые, галлюцинаторные, парафренные и др.), вплоть до символического мировосприятия в виде символических рядов, ведущих “в никуда” (вариант – ряды архетипических онейроидных символов по К.Юнгу).

Этологический (и эволюционный в его целесобразно-индивидуальном качестве) подход к душевным расстройствам здесь бесперспективен уже потому, что самое сложное поведение животных, инстинктивное и условно-рефлекторное, остается знаковым и никогда не достигает символического уровня. Сленговый афоризм – “чтобы сойти с ума надо, как минимум, его иметь” – может только таким образом претендовать на конкретное и условно-предметное истолкование.

А в качестве резюме настоящей главы и всего аналитического раздела конспекта могу предложить вывод о том, что душевная патология и ее яркий пример – процессуальное заболевание или шизофрения – никоим образом не сводима к патологии мозга, сомы в целом и любому другому субстратному, внешнему и внутреннему поражению, анализ которого проведен посредством позитивного псевдоизучения и псевдопонимания составляющих его проявлений.